Иван Антропов

КС: Не обидно было, что все люди летом загорают, отдыхают, путешествуют, а ты в больнице лето ­проводишь?

 

Иван: Конечно, мне было очень обидно — в течение восьми лет летом я работал в лагере вожатым, и в этом году у нас была юбилейная (20‑я) смена. Я так хотел на нее попасть, что даже когда уже стоял в листе ожидания, все равно настроился на то, что я поеду в лагерь, пусть и с минимальными нагрузками. Но так получилось, что мы улетели в Москву, и в лагерь я не поехал. Зато теперь мне опять можно работать вожатым — без ночных планерок, ­конечно.

 

 

КС: Многие люди, узнав о твоей беде, захотели тебе помочь — и, насколько я знаю, это были не только родственники. Расскажи о тех, кто тебя ­поддерживал.

 

Иван: Родственники — это в первую очередь, конечно, но было много и других людей, бескорыстно помогавших. Очень большую помощь оказали жители поселка Новые зори Алтайского края, где я живу, и директора предприятий, расположенных в нашем поселке, — птицефабрики и маслозавода «Диво Алтая» (директор маслозавода у нас раньше был главой администрации района, а я, помимо своей работы врачом, в районе занимался молодежной политикой, так что мы были давно знакомы). Очень помогал мне и Краевой педагогический отряд «Ювента», где я долгое время работал вожатым, — ребята размещали в соцсетях и на форумах объявления о сборе средств мне на операцию, ездили по районам края, где играли с детьми и раздавали буклеты обо мне, а один раз организовали концерт и собрали таким образом около 50 тысяч для меня. Я был удивлен и обрадован, когда оказалось, что по всей России немало людей, с кем я был знаком, которые меня помнили и очень огорчились, узнав, что я заболел. В связи с этим тоже было много трогательных моментов: так, дети из моего отряда, живущие в одном из отдаленных районов Алтайского края, сделали коробочку с моей фотографией и у себя в районе организовали концерт, чтобы мне ­помочь.

 

КС: Здорово как! Сколько вы собрали в итоге и хватило ли этих ­денег?

 

Иван: Денег хватило с лихвой, ведь в итоге меня прооперировали все‑таки бесплатно — по квоте на оказание ВМП. Квоту оформили уже после операции — московские врачи все сделали сами, без моего участия. Но я благодарен всем, кто мне помогал, и те 360 тысяч рублей, что общими усилиями собрали для меня, очень пригодились — часть этих денег ушла на проезд, на обследование и на проживание, ведь в Москве мы были два с половиной месяца, а часть — на ­реабилитацию.

 

 

КС: Ты говорил о помощи тех людей, кто тебя знал. А какие‑то неизвестные благотворители были? Анонимные, может ­быть?

 

Иван: Да, были, и таких людей было очень много — звонили и спрашивали, куда можно перечислить деньги. Даже из Москвы совершенно незнакомые мне люди деньги переводили! Это было удивительно! Да, были люди, которые встречались с подобными трудностями в своей семье, и поэтому помогали, но в большей степени, я думаю, люди стремились мне помочь просто потому, что чувствовали, что их помощь нужна. И, конечно, теперь я тоже стараюсь, где‑то что‑то услышав, помогать и участвовать в акциях по сбору ­средств.

 

 

КС: Сейчас многие боятся мошенников, зарабатывающих на благотворителях. Как человек, для которого собирали средства, посоветуй — как отличать добросовестных просителей от ­недобросовестных?

 

Иван: Я не знаю, но сейчас я занимаюсь молодежной политикой, и у нас есть ответственные люди — они едут к человеку, смотрят его документы, беседуют с ним и выясняют, действительно ли помощь нужна, и тогда уже мы разворачиваем кампанию по оказанию помощи. И пока еще не было такого, чтобы нас где‑то ­обманули.

 

 

КС: Иван, пока вы искали больницу и врача, собирали деньги — это была какая‑то деятельность. Но потом, в больнице, достаточно долгое время тебе пришлось просто ждать. Ожидание и неизвестность не ­выматывали?

 

Иван: Я очень старался быть оптимистом, и даже в Москве, когда в больнице лежал, врачи говорили, что я поддерживал всю палату своими шуточками. В больнице, конечно, было тоскливо сидеть в четырех стенах — рядом был парк, и я постоянно там гулял, чтобы хоть как‑то из этой атмосферы выпасть. А так — постоянно то анекдоты травили, то в карты играли, то в шахматы. Прикалывались друг над ­другом.

 

 

КС: Какие‑то специфические приколы были или ­обычные?

 

Иван: Да обычные. Из специфического — ну разве что могли в шутку сказать «сиди, я тебе сам чаю принесу — ты же инвалид, сам‑то не ­дойдешь».

 

 

КС: Раз уж ты об этом заговорил… Твое увечье — незаметное, оно внутри, то есть люди могут и не понять, что ты нездоров. А что делать на улице молодым ребятам, у которых ноги нет или руки? Как им сопротивляться жалости к ­себе?

 

Иван: Мне кажется, надо дать человеку право на самоуважение, дать ему возможность попросить о помощи тогда, когда он готов о ней попросить. Не надо относиться к инвалидам как к больным, тогда они не будут воспринимать помощь в штыки. Скажу по себе — если у меня были пациенты с увечьями, то я к ним относился как к обычным людям. И поэтому к себе я тоже хочу такого же отношения — я не инвалид, я такой же человек, как и был до операции. Даже в больнице запрещал себя жалеть: там надо было первые дни в коляске ездить, а я сказал, что лучше буду потихоньку ходить, но сам. Я подумал: раз сядешь в коляску, а там и привыкнуть недолго, зачем мне ­это?

 

 

КС: Ты не любишь, чтобы тебя жалели. А как отличаешь жалость от ­сочувствия?

 

Иван: Сочувствие — это когда люди полностью переживают то, что с тобой случилось, погружаются в твои события, в твои чувства, перенося их на себя. Когда человек сочувствует, он ближе к тебе. А жалость — это когда люди отстранены и просто смотрят на тебя и ­всё.

 

 

КС: Скажи, а тебе удалось развенчать миф о том, что врачи — это самые беспокойные пациенты — сами всё знают и всё умеют, и потому нормально лечить себя не ­дают?

 

Иван: Нет, я полностью доверился своим врачам, и советов, куда ставить уколы и что делать, не давал. Зато сами врачи, зная, что я тоже врач-реаниматолог, иногда в шутку консультировались со ­мной.

 

 

КС: А на операции не было ощущения, что ты в параллельной Вселенной — раньше сам стоял за столом, а теперь на столе ­лежишь?

 

Иван: Ну да, я так анестезиологу и сказал — странно, говорю, раньше сам там стоял, а теперь надо мной стоят. Но не скажу, что я после этого как‑то лучше стал понимать пациентов — я всё равно всегда все их переживания через себя пропускал. Хотя говорят, что врач все‑таки должен немного отстраняться от этого, иначе у него не получится спокойно и сосредоточенно ­работать.

 

 

КС: Когда собирался на операцию, о чем успел ­подумать?

 

Иван: 29 августа в половине третьего ночи мне позвонили и сказали, что для меня нашли сердце. Первое, что я сделал, — позвонил маме и пообещал ей позвонить после того, как всё закончится. Пока ехали (меня на операцию везла скорая), у меня страх в смех перешел — может быть, психологическая защита сработала: там парень был молодой, мы с ним всю дорогу шутками обменивались, так что было нескучно. Когда приехали, главный анестезиолог меня даже пристыдил: мол, у тебя операция такая серьезная, а ты — смеешься. Я говорю — операция операцией, а жизнь‑то продолжается. Лег на стол, уснул, потом проснулся. Спросил «всё?». Мне сказали — «да», а я сказал «хорошо, тогда я поехал домой». А сам плачу. Врачи заулыбались, и я их попросил позвонить маме и сказать ей, что всё прошло ­хорошо.

 

 

КС: Знаешь, готовясь к интервью, я думала, о чем бы несделанном жалела я, если бы врачи мне отвели полгода на всё про всё. Первое, что пришло в голову, — так и не съездила в Мексику, да и еще много куда, эх, жалко. Но, наверное, когда реально стоишь на краю, в первую очередь думаешь о более простых ­вещах?

 

Иван: Да, действительно. Я не жалел, что не посмотрел мир, но мне было страшно, что не увижу своих родственников — я переживал, как они тут будут без меня. Кого мне было реально жалко оставлять, уезжая в Москву, — так это моих племянников, я думал о том, что, возможно, так и не увижу, как они подрастут. Сейчас Артему полтора года, а Варваре — почти год, мы много общаемся, играем, Артем меня узнает, говорит «дядя», мне приятно. Когда лежал в больнице, много общался с двумя молодыми девушками, которые тоже ждали пересадки, — у них у обеих были семьи, у одной маленькая дочка, у другой — сын. У меня пока нет детей, но я очень хорошо понимаю, как страшно им было к ним не ­вернуться.

 

 

КС: Как ты общался с родными, пока проходил обследование и лежал в ­больнице?

Иван: Пока я лежал в больнице в Алтайском крае, ко мне часто все приезжали, а потом (уже в Москве) со мной постоянно была только мама, а с остальными мы общались по ­скайпу.

 

КС: Понятно, мама тебя поддерживала. А ты ее как ­поддерживал?

Иван: Я ее настраивал на то, что со мной ничего страшного не случится. Когда объявили посадку на самолет в Москву, я сказал: «Ну все, теперь я точно буду жить, вернусь уже здоровым человеком». Взял ее за руку, и мы сели в самолет. А потом, когда меня уже прооперировали, мы с мамой увиделись, обнялись, и я говорю — вот, мама, теперь я здоров и всё ­хорошо.

 

 

КС: Общаешься ли ты с ребятами, ждавшими вместе с тобой сердце в больнице, ­сейчас?

 

Иван: Да, мы постоянно, чуть ли не каждый день, с ними переписываемся на сайте «ВКонтакте» — спрашивают, как дела, сколько хожу, чем занимаюсь, следят, чтобы я дома не сидел и чем‑то был все время занят. Конечно, это очень мотивирует. Допустим, моя подруга пишет «я ходила туда‑то», а я‑то пропустил — уже стыдно, что человек пересилил себя и пошел, а я ­отсиживаюсь.

 

 

КС: Психологи говорят, что у людей, много переживших вместе, есть шанс замкнуться на «своей» группе и так и не выйти в большой мир. Как ты в себе это ­преодолеваешь?

 

Иван: Мне было страшно возвращаться домой: когда лежишь в больнице, там люди в той же ситуации, а здесь я сначала просто не представлял, как буду встречаться с людьми, что им говорить — есть же люди, которые против таких операций, считающие, что негуманно пересаживать человеческие органы. Но всё оказалось куда менее страшно, чем я предполагал: друзья и коллеги меня встретили очень хорошо, с бодрым настроем — мол, хватит сидеть дома, возвращайся к прежней жизни. Когда мы уезжали, я уволился из больницы, где раньше работал, а потом вернулся туда после операции и говорю: ну вот, все были в отпуске, а я в отпуске не был, будем считать, что это отпуск мой и был. Так постепенно и начал понимать, что все это было и прошло. Тогда по какому‑то каналу сериал шел, «Сердце Марии», там героине пересадили сердце, и у нее после этого началась новая жизнь. И меня первое время все спрашивали — что ты чувствуешь, всё как в сериале? Я говорю — нет, всё как всегда, никаких перемен в ­сознании.

 

 

КС: А между тем есть истории о людях, которые знали своего донора, и после пересадки начинали чувствовать какие‑то новые вкусовые пристрастия, симпатии, характерные скорее для прошлого «владельца» сердца, чем для них ­самих.

 

Иван: Когда я ждал в Москве операцию, тоже читал статью о том, как мужчине пересадили сердце то ли кадета, то ли студента военной академии, и у него якобы появилась потребность сдать туда экзамены. В себе ничего такого не ощущаю — прошло полгода, а я вроде бы все тот же, какой и ­был.

 

 

КС: Теперь по состоянию здоровья работа в реанимации тебе противопоказана. Чем планируешь ­заняться?

 

Иван: Когда я приехал, у меня была мысль поскорее вернуться на работу или просто занять себя чем‑то, потому что, если сидеть дома, то рано или поздно стены начнут тебя поедать. Решил, что раз анестезиологом работать не смогу — буду переучиваться на УЗИ, тем более что три года назад, когда у нас было распределение после института, УЗИ — это был второй вариант, если не будет места в реанимации. Я уже сдал документы и летом пойду на учебу — это будут дополнительные курсы по переквалификации, и, я думаю, мой опыт мне поможет, все‑таки у меня уже три года врачебной ­практики.

 

 

КС: А не волноваться‑то ­получится?

 

Иван: Волноваться приходится в любой врачебной специальности. Но буду себя настраивать на позитив опять ­же.

 

 

КС: Напоследок дай пару напутствий тем, кто ждет пересадки сердца, — возможно, они тоже прочитают твое ­интервью.

 

Иван: Ребята, главное — не отчаивайтесь и не сдавайтесь. Будьте оптимистами: мечтайте, стройте планы, общайтесь с близкими. Поверьте, то, что происходит с вами, — это не конец, это только начало новой хорошей ­истории!