Светлана Якупова

КС: Светлана Петровна, расскажите, как сегодня выстроена работа ревматологической службы в ­республике?

Светлана: Расскажу об этом со стороны пациента. С ревматологическими симптомами пациент попадает к терапевту и обследуется. Затем его направляют на консультацию к ревматологу. Если на этом этапе помощь оказать не удается, то лечебно-диагностический процесс продолжается в Казани, в условиях поликлиники Республиканской клинической больницы № 1 МЗ РТ, где есть возможность провести современное лабораторное и инструментальное обследование для уточнения диагноза, получить консультации узких специалистов и определить тактику лечения. Пациентам с тяжелой патологией оказывают стационарную помощь в отделении ревматологии на 25 ­коек.

КС: А насколько широко в Татарстане применяют генно-инженерные ­препараты?

Светлана: Все методы биологической терапии, зарегистрированные в РФ, апробированы татарскими ревматологами. Правда, их широкое использование ограничено финансовыми возможностями. Стоимость таких препаратов очень высока, от шестисот тысяч до полутора миллионов рублей в год на одного ­пациента.

Источники финансирования дорогостоящего лечения разные. Федеральные льготники получают лекарства бесплатно. Пациенты, которые не имеют инвалидности, могут получать бесплатное лечение по линии высокотехнологичной ­помощи.

Часть больных с очень высокой активностью ревматологического заболевания пока не удается обеспечить эффективными лекарствами. Поэтому стараемся подбирать другие препараты, снижающие активность ­болезни.

КС: Чем же может помочь в таких случаях главный ­ревматолог?

Светлана: Мы много лет участвуем в международных многоцентровых плацебо-контролируемых исследованиях препаратов для лечения псориатического артрита, анкилозирующего спондилоартрита, ревматоидного артрита, тяжелого остеоартроза. Для некоторых из наших пациентов участие в таких исследованиях — реальная возможность получить самую современную ­терапию.

КС: Плацебо в таких исследованиях не создаёт угрозы для ­пациента?

Светлана: Я стараюсь работать с исследованиями, где период применения плацебо минимальный, несколько месяцев. По окончании все пациенты сразу переводятся на эффективное лечение для достижения ремиссии, и могут находиться на нем 1–3 года после окончания ­исследования.

КС: В чём особенность такой исследовательской деятельности в рамках международных ­программ?

Светлана: Это ответственная и кропотливая работа по отслеживанию результатов лечения со строгим соблюдением сроков визитов и оценкой переносимости препарата. За нашей работой тоже ведется строжайший контроль. Бывает, команда моих сотрудников устает. Тогда я напоминаю, что, кроме научной ценности, это и огромная польза для наших больных. В ревматологии сейчас большие возможности и перспективы. Люблю повторять слова нашего «вождя», главного ревматолога Минздрава России Евгения Львовича Насонова: «Я счастлив быть ревматологом в ХХI ­веке».

КС: Интересно узнать про конкретный клинический случай из вашей ­практики.

Светлана: Хочу вспомнить показательный клинический случай, связанный скорее с прошлыми успехами ревматологии. У нас есть давно изученный базисный препарат метотрексат, это «золотой стандарт» лечения ревматоидного артрита. Часто происходит, что пациент открывает инструкцию, видит большое количество побочных эффектов и в итоге может отказаться от приема этого препарата. Лечащие врачи также иногда начинают опасаться осложнений и в результате не назначают этот недорогой препарат с доказанной ­эффективностью.

Недавно ко мне обратилась пациентка пятидесяти лет с дебютом ревматоидного артрита. Районные врачи подобрали для нее терапию из НПВС и преднизолона. Такое лечение дает эффект быстро, но ненадолго, поскольку не воздействует на причину болезни и не останавливает разрушения суставов. Пациентке начали снижать дозу гормона, у нее началось обострение. С дебюта артрита прошло всего три месяца, но от болей в суставах пациентка не знала, куда деться. После анализа ситуации я назначила метотрексат. Через три месяца лечения еще недавно тяжелая больная поставила перед нами вопрос о возможности отдыха на море, из чего стало понятно, что она чувствует себя намного ­лучше.

КС: Этот клинический случай стал примером для ревматологов на ­местах?

Светлана: Конечно! Еще через 3 месяца в этом районе проводилась Школа ревматоидного артрита. Я пригласила эту пациентку, чтобы показать врачам поликлиник проявления артрита, познакомить с методикой осмотра суставов и, пользуясь случаем, посмотреть, как она отвечает на терапию. Увиденное стало приятной неожиданностью. Наша больная пришла нарядная, на каблуках, и произвела колоссальное впечатление на врачебное сообщество. Все суставы были в нормальном состоянии, в анализах показатели воспаления не повышены. Пациентка почти не пользуется противовоспалительными препаратами, принимая их максимум один раз в неделю. Были отменены за ненадобностью все гормональные препараты, что снизило риск большого количества побочных ­эффектов.

На занятиях Школы я представила ее как пример грамотной лечебной тактики, в результате которой можно вывести пациента за девять-десять месяцев от начала заболевания в стойкую ремиссию назначением простого доступного ­препарата.

КС: Бывает ли, что ваши пациенты настаивают на лечении в ­Москве?

Светлана: Бывает. Тогда мы можем использовать возможности телемедицины. Очень важной является поддержка со стороны нашего ведущего ревматологического учреждения — НИИ ревматологии им. В. А. Насоновой. Недавно таким образом мы представляли сложную больную гинекологического отделения республиканской больницы, заподозрив начало аутоиммунного заболевания. Мы провели телеконсультацию с профессором НИИ ревматологии Владимиром Ивановичем Васильевым, специалистом по лимфопролиферативным заболеваниям. Заключение консилиума было следующим: больше данных за лимфопролиферативное заболевание, чем за ревматологическое. Необходимо дообследование в этом направлении. К сожалению, пациентка решила обратиться к «знахарям», и больше я ее не ­видела.

Есть квоты по линии Минздрава Татарстана для направления тяжелого, непонятного пациента в Москву для уточнения диагноза и подбора терапии. Бывает, что пациенты своими путями добираются до московских клиник. Одна пациентка сразу обратилась в московскую клинику имени Е. М. Тареева. Там поставили тяжелый диагноз: гранулематоз Вегенера, начали биологическую терапию. Затем эстафету ее лечения переняли казанские ­ревматологи.

КС: За что переживает главный ревматолог ­Татарстана?

Светлана: В первую очередь за нехватку ревматологов в районах. По этой причине затягивается постановка диагноза и начало терапии. За это время больные теряют здоровье. Я прошу главных врачей найти людей, которых мы обучим, и они вернутся работать районными ревматологами. В этом направлении работу мы ведем совместно с Минздравом Республики Татарстан, работники которого нас поддерживают и помогают, за что я им очень ­благодарна.

Другой болезненный момент в моей работе — это то, что я не всегда могу помочь своим пациентам. Потребность в новых препаратах всегда намного больше их имеющегося количества. Удручает, когда у пациента в течение многих месяцев не снижается активность заболевания. В этом случае помочь может только современный препарат. Увы, эти лекарства у нас бесплатно распределяются исключительно для лечения инвалидов. Это ведь несправедливо! Получается, надо дождаться, чтобы пациент стал инвалидом, и только после этого начинать ­лечение.

КС: Что же сложнее: быть главным ревматологом, практикующим врачом или педагогом кафедры, где готовят молодых ­специалистов?

Светлана: Все три работы очень разные, и сложность распределяется равномерно. Мне нравится работать врачом. Преподаю студентам терапию, клиническую фармакологию. Это очень интересная дисциплина, в фармакологии всегда много ­новостей!

Как главный ревматолог, я занимаюсь организационной работой, консультирую сложные и непонятные случаи, провожу образовательные программы по всей республике. Так что в моем случае одно помогает другому, и для меня, как для врача-практика, получилось весьма удачное сочетание профессий. Круг моих научных интересов составляют терапия, ревматология и клиническая ­фармакология.

КС: Что отличает ревматологов от врачей других ­специальностей?

Светлана: Я встречаюсь со многими медицинскими специалистами, воспитанниками разных школ. Заметила, что именно ревматологи объединены друг с другом, как члены большой семьи. Это, бесспорно, заслуга Валентины Александровны Насоновой — основательницы российской школы ревматологии. В наше время эти традиции поддерживаются Евгением Львовичем Насоновым и развиваются в том числе и в международном масштабе. Это общение энтузиастов, людей, увлеченных своей работой. Ведь наши пациенты очень тяжелые, с хроническим болевым синдромом, и если их не любить, не переживать за них, работать будет ­невозможно.

КС: Про пациентов особенно интересно. Можно еще клинический ­случай?

Светлана: Вот недавний случай из практики: мы пытались помочь молодой женщине с выраженным воспалением в суставах, которая очень хотела родить ребенка. Нужно было всеми доступными средствами снизить активность заболевания. С трудом нашли для нее препарат, курсовой стоимостью, кстати, миллион рублей в год. Ввели ей его дважды, дождались великолепного эффекта на основное заболевание, но следом получили тяжелое осложнение: диссеминированный туберкулёз. Ревматологи перед началом терапии пытаются исключить наличие латентных очагов туберкулеза в организме, но это не всегда удается в полной мере. Узнав об осложнении, мы с лечащим доктором переживали не меньше, чем ­пациентка.

Так что доля ревматологов — ходить по лезвию ножа. Не будешь лечить болезнь — разовьются серьезные осложнения и впоследствии тяжелая инвалидизация и, возможно, смерть. Начинаешь лечить — рискуешь вызвать осложнения, которые тоже могут угрожать жизни ­пациента.

КС: Как не впасть в отчаяние после таких ­ситуаций?

ССветлана: Периодически выгорание настигает. Но затем спасают новые позитивные результаты. Больные уходят в ремиссию, начинают полноценную жизнь, и мы снова радуемся ­победам.

КС: Понятно, что 25 часов в сутки у вас занимает работа. Когда же вы успели выйти замуж и вырастить ­детей?

Светлана: Так у меня уже и внучка родилась! Алисе 1 год, жаль, вижу ее не так часто, как хотелось бы, поскольку дети живут ­отдельно.

Я ни в коем случае не могу пожаловаться на судьбу. Своего мужа встретила в студенческие годы и вышла замуж на 5‑м курсе. Нашему союзу уже больше 27 лет, отпраздновали серебряную ­свадьбу.

КС: В чём же секрет такого продолжительного брака в наше нестабильное ­время?

Светлана: Мне кажется, секрет в том, что я нашла свою половину. Мой муж тоже в медицине, он профессор-невролог. Мы оба занимаемся и научной, и педагогической деятельностью. Он хороший организатор, талантливый ученый и великолепный врач и лектор. Мне повезло, что рядом такой интересный и разносторонний человек. Очень уважаю его и не устаю восхищаться. Важно еще и то, что, чувствую, всё это взаимно. Мы любим друг друга и интересны друг другу до сих ­пор.

Наши дети тоже выбрали для себя медицину, да и выбора‑то не было. Ведь дома родители постоянно говорят о своих больных, о трудных клинических случаях, о сложных ­диагнозах.

Старшая дочь сейчас учится в интернатуре по терапии. Я вообще считаю, что каждый врач должен пройти интернатуру по терапии, потому что это общая базовая подготовка. Младшая дочь пока учится в нашем университете и определяется со ­специализацией.

КС: Светлана Петровна, а время на хобби удается ­выкраивать?

Светлана: Удается (улыбается). Переключаться — очень важно. Мне нравится играть на гитаре, исполнять бардовские песни. В студенчестве я все шесть лет пела и выступала на сцене. У нас тогда был прекрасный бардовский коллектив из четырех студентов лечебного факультета. До сих пор мы держим друг с другом связь и иногда встречаемся, чтобы снова спеть вместе на институтских мероприятиях. Учу и студентов своих, что кроме работы должно быть что‑то интересное в жизни, творческое. Врач — это сложная профессия, в которой важно постоянно поднимать свою ­духовность.

КС: Светлана Петровна, вы замечательно выглядите! Такая стройная, энергичная. Даже не верится, что уже бабушка. В чём секрет вашей ­молодости?

Светлана: Я не курю, не ем вредной еды, очень умеренно употребляю алкоголь, при этом обязательно хорошего качества и в хорошей компании. Регулярно делаю зарядку, стараюсь много ходить пешком, не пользуюсь лифтом и по возможности занимаюсь в фитнес-­зале.

И еще я по натуре оптимист, стараюсь увидеть хорошее во всём. Я и про людей часто думаю лучше, чем они есть. Может, я и излишний оптимист, но убеждена, что надо верить в ­людей.

КС: Что в планах дальше? Защита докторской ­диссертации?

Светлана: Докторская не только моя цель, всё окружение: и вуз, и семья, требуют с меня диссертацию. Чувствуя такую серьезную поддержку, надеюсь, что я ее скоро всё‑таки ­завершу.

Для этого пожелаю себе здоровья, пусть оно мне поможет и дальше работать, помогать людям. Мне нравится, что мое любимое дело приносит людям пользу, и хочется, чтобы я смогла это делать как можно ­дольше.