Юрий Протасевич

Текст: Любава Новикова

Фото: Сергей Кристев

 

Оказание медицинской помощи в амбулаторных и боевых условиях — абсолютно разные вещи, и герою нашего интервью Юрию Протасевичу пришлось убедиться в этом на своем опыте: участвуя в боевой операции отряда МВД в отдаленном районе Чечни, попал в засаду, где ему пришлось спасать своих товарищей. Мы поговорили с Юрием о том, нужен ли врачу в таких ситуациях ­автомат.

КС: Расскажите, пожалуйста, о том, как Вы работали в ­Чечне.

 

Юрий: В Чечне я побывал в составе сводного отряда МВД. На 300 бойцов — два врача, дежурили мы так: один работает с местными жителями, а второй берет сумку с медикаментами и сопровождает группу на так называемые «зачистки», через день менялись. Боевых действий в этот период не велось, так что в основном наша миссия заключалась в оказании медицинской помощи мирному населению — у нас для этого был стационарный ­медпункт.

 

КС: Мирное население принимало вашу помощь с ­благодарностью?

Юрий: Они не любили комендантские войска, не принимали их, ну а к нам открытой агрессии не было — приходили помногу. Мы работали в самом отдаленном районе, в Итум-Кале, на границе, и ближайшее лечебное учреждение, фактически палаточный госпиталь, было в соседнем районном центре Шатой, маленьком городке примерно в 30‑ти километрах от нас. Тех, у кого были серьезные проблемы, мы отвозили туда, остальные добирались сами, а больше‑то этим людям помощи ждать было ­неоткуда.

 

Они, конечно, горцы, мусульмане, и мы для них были «неверные», но в целом — пациенты как пациенты. Был у нас и больной с прободной язвой, и ребенок с переломом руки — оказали первую врачебную помощь, отправили в госпиталь. Случалось и роженицу в больницу везти, была бы она уже в родах — и роды бы приняли… Когда случалось лечить местных женщин, приходилось учитывать особенности местного менталитета — когда оказываешь помощь, при ней должна быть родственница, или какой‑то иной сопровождающий, или старейшина селения, так что у нас часто возникали трудности такого ­плана.

 

КС: Ваши коллеги рассказали, что у Вас есть боевые ­награды.

 

Юрий: Да, у меня есть одна правительственная награда — по итогам моей работы в Чечне я был награжден медалью «За отвагу». Думаю, это за то, что не испугался в боевой обстановке. В молодости я, конечно, служил в армии, но в боевых действиях не участвовал. Поначалу, когда приехал в Чечню, моя работа казалась мне настоящим курортом. Но однажды мы попали в засаду — началась стрельба, мы распались по щелям, начали ­отстреливаться…

 

В этой перестрелке погибли два сотрудника МВД и один служащий комендантской роты. Двое из них в тот момент были рядом со мной, и этим двоим — одному из комендантской роты и нашему сотруднику — я попытался помочь, но их ранения были несовместимы с жизнью. Еще один тяжелораненый был далеко, я до него не смог дойти — так он там и погиб: столкновение протекало часов пять, а то и больше, и, естественно, при обстреле плохая связь была, помощи медицинской ждать было неоткуда. Еще один наш товарищ получил легкое ранение и выжил — я его перевязал, а потом он уже в больнице ­долечивался.

 

КС: До того как отправиться в Чечню, Вы успели немного поработать анестезиологом-реаниматологом, то есть Вам уже доводилось сталкиваться с ситуациями на грани жизни и смерти. Насколько боевой опыт был для Вас травматичен и помогла ли предыдущая практика хоть как‑то морально подготовиться к ­нему?

 

Юрий: В больнице, где я работал после окончания Новосибирского медицинского института, мне не приходилось сталкиваться с огнестрельными ранениями. С ножевыми ранениями дело имел, то есть я примерно знал, что можно от них ожидать. Но когда на твоих глазах человеку прилетает пуля в грудь и кровь льется фонтаном, тут уже понимаешь, что шансов у него, особенно в боевых условиях, нет. Так что для меня, как для врача, разница была огромна: в больнице, когда у тебя «под рукой» медперсонал и медоборудование в полном объеме, ты знаешь, что можешь эффективно бороться за жизнь пациента; а в горах, когда ты один и, скажем так, не совсем при оборудовании, реанимационную помощь в полном объеме оказать невозможно — чувствуешь ­беспомощность.

 

КС: Я слышала, что безнадежных на войне не лечат — нельзя отнимать ресурсы у тех, у кого есть шанс на спасение. Насколько просто врачу смириться с ­этим?

 

Юрий: Конечно, при массовых поступлениях раненых приходится выбирать, кому нужно оказать помощь в первую очередь, а что можно отсрочить. И вот там всплывает понятие «безнадежный». Во всех остальных случаях, я считаю, врач должен бороться за жизнь каждого пациента: медицина — это же не математика, где можно рассчитать, что один выживет, а другой — ­умрет.

 

КС: Попав в Чечню, Вы были готовы, что, возможно, придется самому стрелять? Был ли психологический барьер, как удалось его ­преодолеть?

 

Юрий: Анестезиология и реаниматология предполагают, что при тебе умирают люди. Так что со смертью я был давно знаком, другое дело, что ни разу не приходилось с нею встречаться в боевых условиях. Нам сразу вручили по автомату, и на зачистки мы отправлялись с полным боекомплектом плюс сумка с медикаментами. И, честно говоря, мне бы не хотелось быть безоружным врачом: на войне как на войне, если не ты — то тебя. Так что, когда попали в засаду, у нас было два варианта: или лапки кверху, или отстреливаться. Особо выбирать не приходилось: противники — хорошо обученные вооруженные люди, и они в нас стреляли гораздо чаще, чем мы в них. Я сначала отстреливался, а потом, когда позвали на помощь, пришлось моментально перестроиться и вновь стать медиком — ведь для этого я, собственно, там и ­находился.

 

КС: В 1994 году Вы начали работать в спасательном отряде. Много ли общего в работе медика в команде спасателей и в боевом ­подразделении?

 

Юрий: Да, разница довольно велика. Во время работы со спасателями геройствовать не приходилось, ведь врач не принимает участия в поисково-спасательных операциях как таковых. Просто выезжали на скорой, водитель и врач, зачастую — «на всякий случай». Бывало в моей практике, что приходилось оказывать реанимационную помощь на пожарах, например, когда вытаскивали людей из погребов — они протапливали эти погреба и травились угарным газом. Но в основном это были мелкие травмы, ожоги, с которыми сразу отправляли в лечебные ­учреждения.

 

КС: Сегодня Вы работаете с ­пожарными?

 

Юрий: Да, фактически оказываю пожарным необходимую методическую поддержку. Ведь они оказываются на месте происшествия раньше других экстренных служб, значит, должны знать, как оказать первую помощь, и делать это умело. Конечно, основная роль принадлежит врачам скорой, но все же готовым надо быть ко ­всему.

 

КС: И как учат пожарных «быть готовыми ко ­всему»?

Юрий: Все сотрудники МЧС, в том числе пожарные, проходят первоначальную медицинскую подготовку в учебном центре при МЧС, дальнейшее методическое сопровождение ведется или приглашенными специалистами, или, как в нашей части, силами своих медицинских сотрудников: мы проводим занятия с пожарными, учим приемам оказания неотложной ­помощи.

 

Есть перечень навыков, составленный в соответствии с приказом Минздрава: сотрудник экстренной службы должен уметь оказывать помощь при отсутствии сознания, остановке дыхания и кровообращения, наружном кровотечении, инородных телах в верхних дыхательных путях, травмах, ожогах, обморожении, отравлении… Даже вытаскивание пострадавшего из задымленного помещения и подключение его к аппарату, чтобы пострадавший мог дышать параллельно с пожарным, — это тоже элемент первой медицинской ­помощи.

 

КС: Не скучна ли жизнь методического ­работника?

 

Юрий: Я бы не сказал, что совсем забросил практику: когда я еду вместе с частью в командировку, то приходится работать по специальности. Речь, конечно, идет не о спасении пострадавших, а об амбулаторной медицинской помощи ребятам из своей части. Дело это нужное — по планам уже летом нашу медицинскую службу реорганизуют: расширится перечень доступных медикаментов и оборудования, появится возможность своими силами оказывать более серьезную медицинскую ­помощь.

 

КС: Предстоящее реформирование — явление ­позитивное?

 

Юрий: Трудно сказать, в той же армии реформа идет вот уже сколько лет, но и ее итоги пока непонятны. Ясно только, что штат сотрудников расширится — в части будут работать начальник медслужбы и четыре фельдшера. Прислали примерный перечень нового оборудования, меня он тоже ­радует.

 

КС: Значит, работы у Вас станет ­меньше?

 

Юрий: Сложно сказать, больше или меньше. Предполагается, что изменится статус нашей части. Раньше в наши обязанности, помимо прочего, входило тушение пожаров в Калининском районе Новосибирска, мы были единственной частью, имеющей район выезда. После реформы станем специализированной пожарно-спасательной частью и будем заниматься ликвидацией ЧС на территории Сибирского ­региона.

 

В общем‑то, это для нас не в новинку — если случаются какие‑нибудь крупные чрезвычайные ситуации, мы обязательно выезжаем на место аварии. За последние три года успели побывать на Саяно-Шушенской ГЭС и на шахте «Распадской», где работали как спасатели, недавно помогали бороться с наводнением в Амурской области, остальные командировки были связаны в основном с тушением лесных пожаров. Мне и хотелось бы, чтобы работы у нас стало поменьше, но пока она есть — будем ее делать на ­совесть.