Вырастешь – узнаешь

Досье КС

Светлана Мерченко

Город: Новосибирск

Практикующий псифхолог, специалист в области детско-родительских отношений, психолог организации усыновителей «День аиста», бизнес-тренер, многодетная ­мама

Недомолвки, перешёптывания, обрывки фраз, прямой обман и приукрашивание, обидное: «Вырастешь, тогда и узнаешь», — может ли эта конспирация защитить детей от семейных «скелетов в шкафу»? Убеждение многих взрослых таково: семейные тайны необходимо скрывать, особенно от детей. Однако психологи придерживаются противоположного мнения — ребенок имеет право знать семейную историю, и рассказывать ее нужно именно для того, чтобы теневые стороны тайн отразились на нем как можно ­меньше.

Ребенка не обманешь

«Зачем ребенку знать неприятные или трагичные факты семейной истории?» — это, пожалуй, самый распространенный вопрос, который задают родители, предпочитающие скрывать семейные тайны. И правда, желание скрыть и тем самым защитить — очень распространено и понятно. Но, к сожалению, это не работает. Не работает, потому что «умолчать» можно только на уровне слов, но скрыть чувства не ­получится.

Иногда крайне удивительно, как один и тот же взрослый считает своего ребенка очень чувствительным, ранимым: «Он меня так чувствует, особенно когда я не в настроении, расстроена», и тут же при нём начинает шепотом выкладывать свои и чужие секреты, утверждая, что «он ничего не понимает». Все дело в том, что у слова «понимает» есть разные варианты значения. Например, «понимает» на уровене ощущений: напряжение голоса, тела, мимики, дыхания, пауз, взглядов, полутонов, интонаций. Это тот уровень, который ребенок считывает без малейших усилий, потому что он нужен ему для выживания, и именно через него он узнаёт всю правду, хотим мы этого или ­нет.

Если при вопросе «Где папа?» мама сначала напрягается, потом улыбается и чуть более звонко, чем обычно, говорит: «В командировке! Он звонил, скучает без тебя, просто очень занят и не может пока вернуться», — ребенок не понимает, что именно происходит, он просто чувствует «что‑то тут не то». Таким образом, малыш «знает» правду на уровне ощущений. Но самое интересное начинается дальше. Если этот уровень ощущений ребенка не совпадает со звучанием и значением слов взрослых, это и становится поводом для переживаний. Ребенок чувствует напряжение и тревогу мамы при слове «папа», но на его вопрос мама отвечает «всё ­хорошо».

«Непроговоренные чувства и становятся симптомами» — эту формулу важно запомнить всем взрослым, которые пытаются неправдой защитить своего ребенка. Ребенок может начать тревожиться, плохо спать, капризничать, проявлять агрессию или, наоборот, апатию, то есть делать попытки справиться со своими чувствами, не понимая на уровне смыслов и слов, что же происходит на самом деле. А еще важно понимать, что ребенок по своей природе эгоцентрист, поэтому 9 из 10 детей возьмут всю вину на себя. «Я плохой. Это всё из‑за меня, я не слушался и поэтому так случилось». Чем больше пропасть между ощущениями ребенка и словами взрослого, тем более тяжелые психологические симптомы может выдавать ребенок. Чем меньше будет этих «зазоров» между ощущениями ребенка и тем, что вы можете проговорить словами, тем более крепкий психологический фундамент вы оставите ему в ­дар.

Так ли страшна правда

«Вы предлагаете ему рассказывать всю правду? Ведь она бывает тяжелой, может сильно ранить, это травмирует его!» — возмущаются сторонники недомолвок. Общее правило такое — чем больше эта семейная история имеет отношение к жизни ребенка, тем раньше и в большем объеме он должен ее ­знать.

От Миши все скрывали, что в момент его рождения и несколько лет после папа сидел в тюрьме. Мише сказали, что папа в далекой командировке, приезжать не может, но иногда они с мамой сами могут туда ездить. И они ездили, и несколько дней там жили, играли, общались с папой, потом уезжали домой. Пятилетний наблюдательный Миша как‑то спросил, почему в гостинице на окнах решетки и забор, как в тюрьме? Родители разубедили ребенка, но на свидания брать перестали. И по всем законам психики непроговоренные считанные чувства стали превращаться в симптомы. Мальчика одолевали два состояния — острые приступы ночного страха, поэтому он мог спать только в кровати со взрослыми, и желание присваивать чужие вещи. Надо отметить, что папа отбывал срок за преступление, никак не связанное с воровством. Миша же брал вещи из сумок гостей, из магазинов, просто из дома. Вещами он распоряжался непредсказуемо — мог раздать другим детям, выкинуть в мусоропровод или пользоваться самому. Эти симптомы и привели маму Миши к психологу. Когда родители ребенка, и мама, и папа, решились рассказать сыну правду, реакция Миши была следующей: «А я и так это знал!». Потом последовали вопросы, обстоятельные ответы и со временем симптомы Мишиных страданий стали ­ослабевать.

Чем ближе семейная тайна к ребенку, тем важнее ее раскрытие. Ребенку жизненно необходимо знать как можно больше о своих родителях: их личные истории, историю знакомства, наличие предыдущих браков и детей, причину развода или смерти. Частой ошибкой бывает сокрытие истории ушедших из жизни братьев и сестер, особенно если ребенок рожден непосредственно после погибшего. Также малышу надо рассказывать об обстоятельствах его появления на свет. Например, некоторые родители скрывают такую важную особенность, как суррогатное материнство или усыновление. Чем взрослее ребенок, тем более «дальние» и трагичные истории необходимо освещать. В целом он должен знать как можно больше значимых обстоятельств из жизни своего рода, для того чтобы черпать из него силу ­жизни.

Чего боялись — то и получили

Родители обычно очень волнуются, и говорят друг другу примерно следующее: «Может, не сейчас, а попозже? Может, подождать, когда сам спросит?» или более категоричное — «Вырастет, тогда и узнает!». Взрослым действительно сложно определить, в каком возрасте и какой объем информации ребенок может пережить. Иногда в зависимости от степени «ужаса» правды ее приходится разбивать на посильные кусочки, со временем «доращивая» их до полновесного и всеобъемлющего ­варианта.

Маша — приемная дочь любящих родителей. О том, что она некровный ребенок, Маша знала всегда, сначала ей рассказывали про то, что она родилась «в животике у другой тети», потом про Дом ребенка, про то, как она встретилась с нынешними родителями. Труднее давались разговоры про биологическую маму. «Доращивать» историю — это как нанизывать бусинки на нитку, важно говорить только правду, чтобы потом не было необходимости вынимать бусинки за негодностью, а только добавлять по мере взросления. Так, сначала годовалая Маша знала, что «мама не могла о тебе заботиться», двухлетняя — «потому что страдала болезнью, когда всё время хочется принимать вредные вещества», в шесть лет узнала, что «они называются наркотики». В семь лет разговоры расширились до «она могла думать только о них, это называется зависимостью», «в таком состоянии невозможно хорошо заботиться о маленьком ребенке» и к 12 годам Маша знала о наркотической зависимости и ее последствиях очень много. При этом Маше рассказывали и про другие стороны жизни ее биологической мамы, про музыкальную школу, спорт, институт, и как все эти достижения медленно обрывались с появлением тяжелой ­зависимости.

Сейчас Маше шестнадцать, она вполне обычный подросток. Больше ли шансов у Маши страдать этой пагубной зависимостью, чем у других людей? Тут важно сказать про такой процесс, как идентификация. Психологическая идентичность — это частично осознаваемый психический процесс уподобления, отождествления себя с другим человеком или группой людей. Бессознательная идентичность — намного более мощный процесс, чем сознательная. Маше полезно знать горькую правду о биологической маме именно затем, чтобы не было бессознательной тяги отождествлять себя с ней по этому негативному ­признаку.

Как часто мы видим в жизни подтверждение этому закону бессознательной идентичности. От ребенка скрывают семейную историю, чтобы не ранить, чтобы он не повторил трагичной судьбы, а в результате именно это и происходит! Сторонникам семейных тайн необходимо запомнить: бессознательная идентичность имеет намного больше силы, чем осознанная. Этот механизм подтверждается в выражении «чего боялись, то и получили». Поэтому даже тяжелая, горькая правда, сказанная любящими людьми, не убивает, а дает возможность выдерживать испытания ­судьбы.

«Плохие» родители

Как рассказать ребенку о том, о чем и говорить‑то не хочется? Как это повлияет на актуальные отношения? Как ребенок потом распорядится полученной информацией, не будет ли «выбалтывать» окружающим? Эти и другие вопросы мучают людей, которые уже готовы сказать правду, но не знают, как это сделать правильно. По этому поводу Франсуаза Дольто говорила следующее: «Необходимо говорить с ребенком, а не говорить ребенку. И прежде всего — говорить с ним честно». Важно быть в контакте не только с ребенком, но и с собой, наблюдать за реакциями, идти в общем темпе. Зачастую родители не могут справиться со своими сложными чувствами — со страхом, стыдом, виной, поэтому и не решаются раскрывать семейные ­тайны.

Егор был любимым ребенком и мамы и папы, но и в их семье была своя «тайна». Тайна заключалась в том, что у папы, который был гораздо старше мамы, была другая семья, в которой он был мужем, папой взрослых детей и даже любимым дедушкой. Егор задавался вопросом, почему папа никогда не ночует с ними дома, на что ему отвечали, что он любит жить на даче. Чем старше становился мальчик, тем необъяснимей были папины отсутствия по праздникам и тем невероятней и разнообразней становились папины подарки. Егор рос болезненным, строптивым, капризным, умным, требовательным и скрытным. Мама и папа часто не могли договориться между собой в вопросах воспитания, в результате Егор хорошо усвоил истину «разделяй и властвуй». Но при всей своей активности мальчик страдал и много болел. И родители страдали, но так и не могли решиться рассказать ребенку правду. Не могли, потому что «пока еще рано» и потому что было страшно показаться неправильными, плохими в глазах любимого ­сына.

Основным чувством родителей был скрываемый стыд, который они пытались компенсировать каждый по‑своему: мама гиперопекой, папа подарками и вседозволенностью. Чем дольше они жили в своих параллельных мирах, тем труднее было расстаться с тем фантомом, который они впустили в свою жизнь. Обычно такой «пузырь» лопается неожиданно и очень больно. От слов родни, соседей, друзей, «доброжелателей», найденных документов и собственных умозаключений. И на ребенка наваливается лавина чувств и эмоций, которая рушит на своем пути главное — доверие. А вместе с этим в пучину летят не только представления о родителях, но и жизни в целом. Зачем всё это надо, если люди врут, им нельзя ­доверять.

Случайно раскрытые тайны в подростковом возрасте загубили не одну молодую жизнь, приводя к ужасным трагедиям. Подросток не может понять это, как «они обманывали меня в вопросе А, но были искренни и честны в вопросах Б, В, Г и Д». Опасность раскрытия семейных тайн в подростковом возрасте как раз в том, что ребенок обесценивает ВСЕ родительские установки, воспринимая всё искаженно и ­утрированно.

Нет семей без тяжелых историй, неоднозначных судеб и горестных переживаний. Но распорядиться этим тяжким грузом можно по‑разному: набраться смелости, рассказать и оставить в прошлом или, притаившись, перенести всё в будущее. Ведь ребенок и так на бессознательном уровне знает все семейные тайны и, лишь осознавая их на уровне слов и образов, может не быть их заложником, а распоряжаться этими знаниями по собственной ­воле.