Артур Дормидор

Текст: Екатерина Филиппова

Фото: из личного архива А. Дормидора

 

Досье КС

---

Артур Дормидор

Город: Москва

Должность: директор Центра Патологии Органов Кровообращения, внештатный эксперт комитета по охране здоровья Государственной Думы РФ по вопросам сердечно-сосудистых заболеваний, член Ассоциации сердечно-сосудистых хирургов России, Европейской ассоциации кардиоторакальных хирургов, Немецкой ассоциации превентивной ­медицины.

Артур Геннадьевич, почему вы сделали профессиональный выбор именно в пользу медицины? С детства мечтали примерить белый ­халат?

 

Да, работа в сфере медицины была моей детской мечтой. Меня всегда привлекали врачебные специальности и в особенности всё, что связано с хирургией. Наверное, класса с восьмого-девятого я стремился именно к этой профессии, поэтому поступал в медицинский институт с чётким осознанием, что всё делаю ­правильно.

 

А почему именно ­кардиохирургия?

 

Кардиохирургия считается одной из самых сложных областей в медицинской практике, а мне всегда нравилось решать трудные задачи. Помню, еще в школе я прочитал замечательную книжку нашего великого кардиохирурга Владимира Ивановича Бураковского. Называлась она «Записки кардиохирурга». С тех пор я начал активно интересоваться тематикой сердечных заболеваний, и постепенно этот интерес перерос в логичный выбор ­специальности.

 

Насколько кардиохирургия двадцатого века, на ваш взгляд, отличается от кардиохирургии двадцать ­первого?

 

Если смотреть на изменения, произошедшие в кардиохирургии за последние 25 лет, то, к сожалению, ничего радикально нового я отметить не могу. Конечно, из года в год совершенствуется хирургическая техника, возникают новые показания и противопоказания к выполнению оперативных вмешательств, появляется новая медицинская аппаратура и лекарственные препараты, но это всё нельзя, по сути, назвать прорывом. А вот в кардиологической науке в целом за этот же период времени действительно произошли революционные изменения, и в первую очередь они связаны с появлением такого раздела медицины, как регенеративная кардиоангиология. В последние десять лет она стала развиваться и в нашей ­стране.

 

В чем особенность этого революционного ­направления?

Его суть заключается в том, что благодаря использованию определенных методик аппаратной, биологической и фармакологической стимуляции происходит восстановление поврежденного органа или участка органа, без классического оперативного вмешательства. Сейчас благодаря подобным методикам удается спасти многих пациентов из числа тех, кого раньше называли безнадежными. Я надеюсь, что в будущем безоперационные методы регенеративной кардиоангиологии смогут отодвинуть на второй план традиционную ­кардиохирургию.

 

Вы директор Центра патологии органов кровообращения — как удается совмещать должность руководителя с врачебной ­практикой?

 

Пока это получается довольно успешно, хотя и отнимает много сил. Мой рабочий день начинается в девять утра, а заканчивается, как правило, не раньше девяти часов вечера. А потом спать и снова на работу. В общем, почти вся жизнь проходит в клинике, но энергии пока хватает. К тому же когда вспоминаешь, сколько всего было сделано за годы существования центра, чувствуешь особенное ­воодушевление.

 

Расскажите о работе центра: как он создавался, какие операции у вас ­проводятся?

 

Наш центр как раз делает акцент на регенеративной кардиоангиологии и в этом направлении является одной из ведущих европейских клиник. Идея его создания появилась еще в период моей работы в научном центре имени Бакулева (это главный федеральный центр по сердечно-сосудистой хирургии в нашей стране). Я достаточно долгое время работал в отделении хирургического лечения кардиомиопатий. Зачастую пациенты были неоперабельные; естественно, хотелось найти альтернативные пути помощи таким людям. И когда я принял решение уйти из Бакулевского центра, некоторые коллеги последовали за мной. Так что новое дело я начинал с уже проверенной командой ­профессионалов.

 

А если говорить о классических кардиооперациях — вы практикуете их в своем ­центре?

 

Мы сосредоточили свои усилия на безоперационном лечении людей с такими тяжелыми заболеваниями, как ишемическая болезнь сердца и хроническая сердечная недостаточность. Сейчас полностью лечим этих пациентов посредством технологий регенеративной кардиоангиологии. Например, мы предлагаем альтернативу аортокоронарному шунтированию — достаточно сложной, травматичной операции, при которой вскрывается грудная клетка, проводится процедура искусственного ­кровообращения…

К сожалению, зачастую аортокоронарное шунтирование может приводить к летальному исходу, особенно у пожилых людей и пациентов с высоким операционным риском. Мы заменяем выполнение этой операции аппаратными регенеративными методиками, добиваясь терапевтического ангиогенеза — роста новых кровеносных сосудов в ишемизированном участке сердца. В США и Европе такие технологии называют методом биологического шунтирования, так как по эффективности лечения ишемической болезни сердца они сравнимы c аортокоронарным шунтированием. Более того, они превосходят эту операцию по своим результатам при лечении пациентов с хронической сердечной ­недостаточностью.

 

Что может предложить регенеративная кардиология в плане лечения ишемической ­кардиомиопатии?

 

Ишемическая кардиомиопатия, как правило, сочетается с хронической сердечной недостаточностью и считается финальной стадией ишемической болезни сердца, когда сосуды тотально поражены атеросклеротическими бляшками. При таком состоянии сосудистого русла уже не представляется возможным провести стентирование коронарных артерий или аортокоронарное шунтирование. В этом случае единственным реальным спасением для пациента становится лечение посредством технологий регенеративной кардиоангиологии. При этом мы не воздействуем на уже пораженные коронарные артерии, а стимулируем рост новых, здоровых ­сосудов.

 

Вы как человек, достаточно долго занимавшийся открытой кардиохирургией, наверное, скучаете по масштабным ­операциям?

 

Да, определенный момент ностальгии присутствует. Когда я ушел из Бакулевского центра, то в течение трех-четырех лет в буквальном смысле видел сны об операциях — такая была тяга к классической хирургии. Но дело в том, что еще когда я занимался проблемами лечения кардиомиопатий, пришло понимание — все вопросы с помощью хирургии, к сожалению, не ­решить.

 

Хочу подчеркнуть, что методики, которые мы на сегодняшний день практикуем в Центре патологии органов кровообращения, находятся на стыке кардиологии и кардиохирургии. Наверное, я уже стал в большей степени кардиологом, нежели хирургом. И, в принципе, это правильно, ведь за регенеративными методиками будущее медицины. По прогнозам Всемирной организации здравоохранения, к 2030‑му году 60 процентов всех заболеваний на земном шаре будут лечить именно за счет использования регенеративных методик — медицинских технологий, направленных на восстановление утраченных органов, тканей или функций. И сегодня кардиология занимает лидирующие позиции по применению и развитию подобных методик. Но, повторюсь, классическая кардиохирургия всегда будет вызывать во мне ­ностальгию.

 

А что именно для вас столь притягательно в традиционной ­кардиохирургии?

 

Не могу назвать какие‑то конкретные причины, всё строится, скорее, на ощущениях. Просто это моё личное предпочтение: кого‑то притягивает быстрая езда, кому‑то нравится пилотировать самолеты, а меня вот всегда завораживал хирургический процесс. Открытые операции ставят в экстремальные обстоятельства, когда надо очень быстро думать и действовать, потому что от тебя зависит человеческая жизнь и здоровье. И без этого своеобразного экстрима мне чего‑то не ­хватает.

 

Можете вспомнить самую сложную свою ­операцию?

 

Сложных операций было много. Но, пожалуй, наиболее напряженные относятся к тому периоду, когда я работал в отделении детской кардиохирургии. Помню, однажды мы 18 часов оперировали ребенка в очень тяжелом состоянии. В норме у человека от левого желудочка отходит аорта, от правого — легочная артерия, а у маленького пациента, которым мы занимались почти сутки, всё было наоборот. Чтобы справиться с пороком сердца, мы проводили транспозицию магистральных артерий. Это была самая продолжительная операция в моей медицинской практике. К счастью, она закончилась ­успешно.

 

Какими качествами, по вашему мнению, должен обладать хороший ­врач?

 

Мне кажется, нужно постоянно заниматься самосовершенствованием, тем более в сфере медицины всё время происходят бурные перемены. Ты просто не можешь позволить себе стоять на месте. И даже если достигнуто уже немало, остановка — слишком большая роскошь для врача. Надо держать руку на пульсе, стажироваться где‑то, читать новые научные работы. Бывает, что врач успокаивается, перестает интересоваться положением дел, и вот через полгода-год он уже выпадает из обоймы и не может называть себя классным специалистом, Это особенно актуально в высокотехнологичных сферах ­­медицины.

 

В чем еще вы видите достоинство своей профессии, помимо возможности ­саморазвития?

 

Как ни банально звучит, но основной плюс моей работы — шанс реально помочь людям. И в настоящий момент — в связи с применением регенеративных методов — мы способны лечить еще более широкий круг людей, в том числе тех пациентов, кому раньше отказали бы в помощи. Они ведь были обречены на мучительную смерть, но силами современной медицины возвращаются к нормальной жизни. Я, конечно, не могу утверждать, что заболевания всегда устраняются полностью, но, по крайней мере, мы существенно продлеваем человеку жизнь и, что особенно важно, повышаем ее качественный ­уровень.

 

А какой минус в своей нынешней работе можете ­назвать?

 

Минус в том, что сейчас, как я уже сказал, присутствует тоска по «большой» кардиохирургии. Это то, что было в моей жизни с молодых лет, поэтому неизбежно ощущается некая ­пустота.

 

А тотальную загруженность своего рабочего графика вы не расцениваете как ­минус?

 

Я задумывался на эту тему и всякий раз приходил к выводу, что доволен своей насыщенной рабочей жизнью. Правда, не вполне довольны мои родные и близкие — люди, которым хотелось бы видеть меня почаще. А сам я не испытываю дискомфорта от продолжительности рабочего дня, потому что мне нравится общаться с пациентами. И, конечно, я получаю удовольствие от положительных результатов лечения. Безусловно, иногда устаешь от такого режима, хочется отдохнуть. Но это бывает довольно редко, и тогда я просто беру недельный отпуск — еду с семьей смотреть мир. Но по истечении этой недели чувствую, что отдыхать больше не могу — хочется вернуться к пациентам, хочется ­работать.

 

В рамках своего профессионального самосовершенствования вам тоже удается посмотреть мир. Например, вы несколько раз стажировались в Македонии — расскажите об этом ­опыте.

 

Я действительно стажировался в македонской хирургической клинике «Филипп Второй» у академика Жана Митрева. Считаю его величайшим кардиохирургом современности: те техники оперативного вмешательства, которые он применяет, я видел буквально у единиц — например, аутотопическую трансплантацию сердца. При этой операции у пациента изымается сердце, на котором врач проводит хирургическое вмешательство. Больной тем временем находится на искусственном кровообращении. После того как сердце прооперировано, его возвращают обратно в грудную клетку. Жан Митрев провел уже больше тридцати таких операций, и ни в одном случае не было летального исхода — это и называется ­профессионализм.

 

Какие были впечатления от самой македонской ­клиники?

 

Несмотря на достаточно депрессивный уровень экономики Македонии, Жан Митрев смог создать высококлассный специализированный госпиталь — настоящую жемчужину в области кардиохирургии. И характерная особенность македонских врачей в том, что они постоянно учатся, ездят на международные конференции, досконально изучают все инновации и перенимают для своей практики лучшее из того, что удалось узнать. Именно поэтому в их клинике потрясающий уровень хирургического мастерства и относительно низкий процент ­смертности.

 

Если вернуться к российским реалиям — какова сейчас статистика сердечных заболеваний в нашей ­стране?

 

У нас достаточно печальная статистика. Дело в том, что сам образ жизни современного человека создает благотворную почву для появления сердечно-сосудистых заболеваний. Первоисточник проблем — атеросклеротическое поражение артерий, которое в XX–XXI веках просто расцвело. Тому есть целый ряд причин, в том числе и гиподинамия: люди стали меньше физически ­«активничать».

 

Обычный день нашего современника выглядит примерно так: сидячая работа в офисе, потом дорога домой на машине — и так по кругу. Свою «лепту» вносит и урбанизация городов, и употребление в пищу трансгенных жиров, и еще ряд в общем‑то всем известных факторов. В России доля сердечно-сосудистых заболеваний в структуре общей смертности сейчас равна 58‑ми процентам. То есть оставшиеся 42 % — это все прочие причины, к которым относится и онкология, и смерть от старости, и летальный исход в результате несчастных случаев. Поэтому можно говорить даже не об эпидемии, а о пандемии заболеваний сердечно-сосудистой ­системы.

 

Как, на ваш взгляд, можно переломить ситуацию в лучшую ­сторону?

 

Здесь нужна мощная и очень грамотная государственная программа. Сейчас в этом направлении ведется очень серьезная работа. Надо отдать должное министру здравоохранения Веронике Игоревне Скворцовой и председателю комитета Госдумы по охране здоровья Сергею Вячеславовичу Калашникову. Вклад этих двух людей в борьбу с заболеваниями сердечно-сосудистой системы невозможно ­переоценить.

 

Ну и, конечно, помимо реализации глобальных госпрограмм, важно, чтобы каждый человек помнил о персональной ответственности за собственное здоровье. О такой ответственности, например, не задумываются курильщики. А ведь сигареты априори исключают нормальное функционирование сердечно-сосудистой системы. Возможно, прозвучит избито, но необходимо вести активный образ жизни. Необязательно бежать в фитнес-зал, подойдут и элементарные прогулки на природе — думаю, подобная необременительная физкультура будет по душе любому. Желательно контролировать массу тела, поскольку ожирение — это прямая дорога к проблемам с сосудами. И, конечно, людям после тридцати лет я бы рекомендовал раз в год сдавать анализ на общий холестерин, а в случае неудовлетворительных показателей обращаться к ­специалистам.

 

Чем сердечные пациенты отличаются от других больных? Можно ли говорить о каком‑то среднестатистическом портрете ­«сердечника»?

 

Сердечно-сосудистые недуги можно поделить на две категории: ишемические болезни, которые приводят к инфаркту миокарда, и все остальные заболевания. Ко второй группе относятся и врожденные пороки сердца, и приобретенные, и нарушения сердечного ритма, и еще много чего. Так что в силу некой многокомпонентности нарисовать «среднеарифметический» портрет невозможно — он получится слишком размытым. А вот в случае с ишемическим пациентом есть распространенный «типаж»: это человек, который ведет пассивный образ жизни, страдает от артериальной гипертензии и, как правило, курит. А еще у него повышенный уровень холестерина и, как вариант, глюкозы в ­крови.

 

Как вы выстраиваете отношения со своими ­пациентами?

 

Здесь у меня один принцип — полное доверие. Я никогда не обманываю своих пациентов, говорю им всё в лицо, даже если правда достаточно горькая. Были случаи, когда больным оставалось жить какие‑то месяцы, и я не скрывал от них этот тяжелый для восприятия факт.

 

Я считаю, что каждый человек имеет право знать, что с ним происходит, так что отношения максимально открытые. Многие пациенты просят номер моего мобильного: бывает, прихожу вечером домой, и они звонят. Я не отказываю в беседе, стараюсь всегда относиться по‑доброму.

 

Вы достаточно долгое время специализировались на лечении детей с врожденными пороками сердца. Насколько сложно — технически и психологически — работать с маленькими ­пациентами?

 

Это была колоссальная нагрузка в моральном смысле. Смерть любого пациента — удар для врача, а если речь идет о больном ребенке, то психологически это еще тяжелее. Я три года проработал в детском отделении, но в силу быстрого эмоционального выгорания ушел ­оттуда.

 

Думаю, не каждый выдержит такой стресс… Как вам сейчас удается сохранять спокойствие во время работы? Может быть, есть особые ­приемы?

 

Сложно выделить какие‑то приемы и, честно говоря, я никогда не задумывался о том, чтобы специально настраивать себя на рабочий процесс. Просто я по складу своему человек уравновешенный, не склонный к паникерству. И вообще, все хорошие хирурги, по‑моему, достаточно спокойные люди, которые умеют держать себя в руках независимо от степени напряженности ситуации. Так что никакими секретными техниками самоконтроля я похвастаться не могу, просто стараюсь делать работу качественно и с полной ­концентрацией.

 

Но всё же ваша профессия очень эмоционально затратная. Как восполняете энергетические ­запасы?

 

Наверное, больше всего помогает общение с семьей. Еще у меня есть три собаки — два английских бульдога и боксер. Часы, проведенные дома, позволяют компенсировать психологические затраты на ­работе.

 

А остается ли время на какие‑то хобби, ­увлечения?

 

Признаюсь честно, свободного времени просто нет. Когда удается, я путешествую с семьей, но могу сказать по опыту, что устраивать поездки чаще двух раз в год не получается. В качестве хобби могу назвать разве что чтение научной литературы, специализированных журналов для медиков, переводных изданий. Так что даже увлечение у меня носит профессиональный ­характер.