Игорь Ращектаев

Текст: Любава Новикова

Фото: Наталья Коновалова; из личных архивов Игоря Ращектаева

Любимая игрушка обоих маленьких сыновей Игоря Ращектаева – игрушечный молоток. И это неудивительно, ведь у их отца есть зажигательное хобби – кузнечное дело, а работу в кузнице он считает лучшим отдыхом от работы хирургом в районной больнице. Любовь к этому непростому ремеслу у самого Игоря тоже появилась в детстве – после того как отец подарил ему книгу «Звонкая песнь металла», молодой человек стал интересоваться ковкой, и через несколько лет, отслужив врачом-спасателем на Камчатке, обустроил собственную небольшую кузницу. Мы поговорили с Игорем о том, как хирург в нем уживается с кузнецом.

Досье КС

---

Игорь Ращектаев

Город: Троицк

Должность: врач-хирург ЦРБ Троицка Челябинской области

Увлечения: ручная ковка, чтение, альпинизм, туризм, фотография

КС: Как Вы приняли решение поступать в военно-медицинский институт?

Игорь: Изначально я поступил в обычный медицинский – выбирал между медом и истфаком, но желание стать хирургом перевесило. На четвертом курсе перевелся из Челябинской государственной медицинской академии в Самарский военно-медицинский институт. Причин было несколько: во-первых, я из многодетной семьи, а стипендию тогда платили небольшую, так что этот шаг помог решить ряд материальных проблем. А во-вторых, по молодости всякие патриотические мысли в голове бродили – хотелось не только помогать людям, но и Родину защищать, а лучше и то и другое одновременно.

КС: Чем отличается учеба в военно-медицинском от учебы в обычном мединституте?

Игорь: Отличий немало, начать хотя бы с того, что туда призываешься, как в армию, – на тебя надевают военную форму, и ты, как солдат, живешь по уставу. Студенты 1–2 курса живут в казармах, но, поскольку я был четверокурсником, мне было положено жить в общежитии. Всё остальное тоже было как в армии – построения, сверка личного состава, на кафедру выезжали не группами, а отделениями, взводами и так далее. Само обучение подразумевало определенные предметы, которых нет в медицинском институте – военно-полевая терапия, военно-полевая хирургия, организация и тактика медицинской службы, ну и специфические курсы, касающиеся организации войск и нашей работы в военное и невоенное время.

КС: В историческом кино полевые хирурги становятся свидетелями драматических историй и зачастую принимают тяжелые решения. В жизни дела обстоят так же?

Игорь: Что и говорить, на войне как на войне. Если в обычную больницу поступает тяжелый больной – ему сразу оказывается помощь в том объеме, который возможен для этого лечебного учреждения. В военной медицине все не так: если в условиях боевых действий военный врач не может быстро оказать предписанный для его этапа эвакуации объем медицинской помощи, он обязан просто отправить больного дальше, не думая о том, выживет он или не выживет. Даже если ты мог бы помочь, затратив определенное время, ты этого делать не должен. Еще есть такое понятие, как «агонирующий пациент», – это когда врач знает, что ничего сделать не может, а эвакуацию больной не перенесет. И в полевых условиях организовывают специальную палатку для таких пациентов, где они проводят свои последние часы. Для гражданского врача это звучит дико, но у военного времени свои представления о целесообразности: предпринимая попытку спасти безнадежного больного, можно погубить людей с более легкими ранениями, которые будут вынуждены лежать и ждать помощи. Легко или нет с этим смириться – об этом речи не идет: мы давали клятву российского врача, но мы принимали и присягу, и хотя они между собой немного конфликтуют, надо быть верным и тому, и другому.

КС: К счастью, Вы работали врачом-спасателем на Камчатке не в военное, а в мирное время. Что подразумевает работа врача-спасателя в авиации?

Игорь: Если какое-то воздушное судно терпит крушение, то нужно выдвинуться туда и оказать помощь экипажу и пассажирам, причем сделать все это, как скорая, за 10–15 минут. Территория нашего обслуживания была достаточно обширна – от Магадана до Курильских островов. Там местность пересеченная, и ни дорог, ни путей подвоза нет. Зато много дежурных постов, на которых служат солдаты. Единственный способ с ними связаться и зимой, и летом – вертолет: он возит почту, продовольствие, какие-то необходимые вещи для солдат и офицеров и, конечно, перевозит личный состав. К счастью, серьезных крушений за время моей работы не было. Один раз поступил сигнал по внутренней связи, мы вылетели туда, но извлекать никого не надо было: экипаж эвакуировался с борта своими силами, тяжелораненых не было, пришлось зашить одному руку, у остальных были лишь ссадины.

КС: Надо полагать, если нет ни дорог, ни путей подвоза, и приземлиться тоже можно не всегда, спасателей приходится десантировать?

Игорь: Да, если воздушное судно терпит крушение, и нет возможности подъехать и высадить нас поблизости. Поэтому в нашу «обязательную программу» входили парашютные прыжки: отдельным парашютом десантировался специальный медицинский блок, плюс мы с собой килограммов по 20 несли – медикаменты и всё для оказания медицинской помощи, на все случаи жизни. Был даже аппарат для искусственной вентиляции легких, который весил то ли 14, то ли 18 килограммов. Вообще, врачам приходится таскать с собой не меньше, чем десантникам: парашют ДП-1-5В весит порядка 19 килограммов, «запаска» около 7, под тобой еще 20 килограммов веса медикаментов, ну и обмундирование по сезону. То есть сам летишь и еще груз тащишь, сравнимый со своим весом. Со мной прыгал спасатель, так он еще должен был тащить инструмент, чтобы можно было при необходимости прорезать дыру в корпусе самолета или вертолета и войти внутрь.

КС: Насколько важна для хирурга-спасателя изобретательность, умение выживать в экстремальных условиях?

Игорь: Естественно, раз в два года и военные летчики, и военные врачи проходят курс выживания – разворачивают лагерь в лесу, учатся делать что-то из парашютов. Я преподавал курс первой медицинской помощи нашему летному составу, однако могу сказать, что летчикам умение использовать подручные средства куда важнее, чем врачам-спасателям, потому что у нас с собой есть все, что нужно. Так что, конечно, нужно знать, как сделать шину из палки и стропы, но такой необходимости у нас обычно не бывает.

КС: А в целом – что, по-Вашему, должен знать и уметь настоящий мужчина?

Игорь: Надо спросить себя, кто такой настоящий мужчина. Я думаю, если он гражданин своей страны, – то отслужить в армии. Какая бы она ни была, плохая или хорошая – ты должен все увидеть своими глазами и получить минимальные навыки военного дела, чтобы при необходимости защитить свое Отечество, своих близких. Ну и, конечно, мужчина должен уметь что-нибудь делать своими руками – да, работать можно и головой, но ручной труд никто не отменял. Ведь может так статься, что он снова станет основным видом деятельности – кто его знает, как история повернется.

КС: Позже Вы ушли из военного дела и устроились в Центральную районную больницу Троицка. Если сравнивать нагрузку – легче ли работать в «гражданской» медицине?

Игорь: Не скажу, что нагрузка стала меньше. Просто изменился ее характер: стало меньше физической нагрузки, зато морально куда тяжелее. В военной медицине и врач, и пациенты – соратники, ты с ними делаешь одно дело, в одном строю стоишь (а если по званию старше – еще и субординация на тебя работает). В гражданской медицине морально тяжелее потому, что часто приходится сражаться не только с болезнью или травмой, но и с больным. Я убежден, что хирургом может быть не каждый, для этого нужен особый склад характера, и хирургия – это не столько ремесло, сколько наука, а может, и искусство. Но, к сожалению, в глазах обывателя медицина – это сфера обслуживания. Поступает, например, в наше отделение пьяный – и помимо того, что ты отвечаешь за его здоровье и жизнь, ты еще и вынужден выслушивать от него нелестное мнение о своей работе, это печально. В общем, работа хирурга – не подарок.

КС: А если говорить об экстриме – можно ли сказать, что экстремальных ситуаций в работе врача-спасателя больше, чем в работе хирурга ЦРБ?

Игорь: Экстремальные ситуации бывают и там, и там: наши пациенты не военнослужащие, но это не значит, что нам не приходится быстро принимать решения, чтобы их спасти. Вот буквально пару месяцев назад в приемное отделение поступил ребенок – бледнеет на глазах, родители говорят, что упал. Естественно, нет времени заниматься анализами и составлением анамнеза – буквально вырываю его из рук родителей и подаю в операционную. Оказалось, разрыв почки. А мы дежурим по одному, и я был вынужден в одиночку, без ассистента, делать операцию – в итоге, удалил почку, и ребенок был спасен, хотя и потерял много крови. Сейчас мальчик здоров, он во дворе моем живет – бегает, радуется жизни.

КС: Игорь, насколько я знаю, у Вас есть очень зажигательное увлечение – Вы в прямом смысле занимаетесь ручной ковкой. Как долго к этому шли?

Игорь: Я и до службы немного занимался железом, но именно ковкой и кузнечным делом занялся только тогда, когда стал гражданским врачом. Начал потихоньку учиться ремеслу, используя дедовские методы, – буквально из глины сделал горн, отковал себе первые клещи. Дело пошло веселее, когда я приобрел дом – раньше по дворам мыкался, по соседям и знакомым, а теперь начинаю все делать так, как мне нравится. Может, постепенно оборудую стационарную кузницу, с электрическим молотом. Но пока у меня только ручная ковка, для которой много места не нужно – если меха кожаные сделать, можно хоть в лесу кузницу разворачивать.

КС: Мне рассказывали, что Вы попытались развернуть аутентичную кузницу X века на историческом фестивале «Былинный берег» в Кимрах. Удалось ли задуманное?

Игорь: Не вполне. То есть кузницу мы развернули, она функционировала, и кто хотел, мог подойти и попробовать себя в деле. Но именно аутентичной кузницы у нас не получилось, погода подкачала – в течение всех 10 дней фестиваля шли проливные дожди. Надеюсь, в следующем году, если все сложится нормально, мы попробуем еще раз, тем более что все условия для этого есть: вышел на берег Волги, тут же наткнулся на глину, накопал, сделал горн, тут же кремень нашел… Наши предки потому и жили по берегам рек, что у реки можно было найти все, что надо.

КС: Что чаще всего приходится ковать?

Игорь: Делаю по мелочи, что могу: художественная ковка, инструменты для резьбы по дереву, клинковые вещи – для хозяйственно-бытовых, туристических нужд, плюс для души выковываю украшения из железа. А поскольку в этом году познакомился с реконструкторами, еще и их заказы выполняю – кую мелкие изделия из железа, которые были распространены в X веке повсеместно: кресала, элементы конской упряжи, вилки однозубые и всякую разную мелочевку. Это довольно интересное занятие – я читаю специальную литературу, пытаюсь разбираться, как это все было сделано.

КС: И мечи для реконструкторов куете?

Игорь: Реплику меча могу выковать, если надо. Однажды мне заказали имитацию ятагана, и оказалось, что выковать его в моем маленьком горне довольно сложно, но я справился. А так я не занимаюсь холодным оружием, потому что в нашем законодательстве есть ограничение – если хочешь иметь такую вещь, это должна быть исключительно имитация. Хранение настоящего клинка не вызывает проблем – в случае чего владелец ограничится лишь штрафом с последующим изъятием оружия. А вот если ты выкуешь меч или шпагу, за это можно сесть на два года в тюрьму. Однажды я ездил в Чехию учиться ковке у тамошних мастеров, братьев Догналов, предварительно списавшись с ними по Интернету. В числе прочего они показали мне красивый кованый нож-кинжал, а я возьми и скажи, что у нас за такое сажают. Они говорят – как так? Отвечаю, что такое вот законодательство, нельзя у нас делать боевое оружие. Мастера потом еще долго смеялись и говорили: какой идиот будет покупать за 30 тысяч евро железку, чтобы ею кого-то зарезать? И это действительно так – как хирург, я знаю, что большинство ножевых ранений наносятся китайскими кухонными ножами, которые можно купить в любом супермаркете.

КС: Часто ли Вы ездите к другим кузнецам, чтобы чему-то у них научиться?

Игорь: На первых порах, когда я только начинал учиться ковке, регулярно общался с мастерами, которые этим профессионально занимаются, читал книги, шерстил Интернет. Челябинск не только суровый город, это еще и город кузнецов – так всегда было, и в Челябинской области их до сих пор немало. У нас периодически проводятся слеты кузнецов, 8-го сентября прошел слет в Златоусте, 14-го – в самом Челябинске.

КС: Быть кузнецом – прибыльное дело?

Игорь: Если говорить о наших кузнецах, они в основном живут художественной ковкой – куют ворота, решетки и так далее. И если не так давно была мода на кованые изделия, и люди искали мастеров и что-то им заказывали, то в последнее время даже у кузнецов из Златоуста дела идут неважно, потому что покупатели предпочитают китайскую штамповку – приобретают готовую фурнитуру, завитушки, цветочки, и из них собирают. Это дешевле, но очень бьет по кузнецам – горячая ковка становится нецелесообразной, невыгодной. И поэтому мастера вынуждены или уходить из ремесла, потому что оно перестает приносить деньги, или смиряться с тем, что ковка – это не столько источник заработка, сколько дорогостоящее хобби. Сейчас, конечно, кузнецы создают союз в надежде получить поддержку на уровне правительства, чтобы свое ремесло как-то поддержать, но не знаю, во что это выльется. Само кузнечное дело никуда не денется, но вот останутся ли в нем художники – это вопрос.

КС: В Вас гармонично сосуществуют хирург и кузнец. В чем они похожи, что каждый из них дает другому?

Игорь: Слово «хирургия» в переводе с древнегреческого означает «рукоделие», и работа кузнеца – тоже рукоделие. Ковка успокаивает, потому что не требует такого напряжения, как медицина, – всегда можно что-то поправить или переделать. За операционным столом все иначе, и вот там назад пути нет, на кону жизнь и здоровье человека. Поэтому можно сказать, что работа кузнеца – это для меня отдушина. Но, кроме как в хирургии, я себя не вижу, и сложно сказать, каким бы я был, если бы, выбирая в свое время между медицинским и историческим факультетом, выбрал бы второе. Думаю, если вернуться назад, я бы сделал точно такой же выбор.