Лео Антонович Бокерия:

Готовясь к встрече с Лео Антоновичем, я пересмотрела много телевизионных передач с его участием, и стало казаться, что мы давно знакомы. Все, кто знает его или только слышал о нем, говорят: это золото, а не человек, это врач от Бога. Здороваюсь и задерживаю его руку чуть больше, чем надо. Понимая, что эти руки держат живые человеческие сердца в прямом, а не в переносном ­­смысле.

«Как будем разговаривать, сидя? Стоя?» — с улыбкой интересуется крепкий мужчина в хирургическом костюме. Академик по‑мальчишески присаживается на краешек стола, готовый сорваться в операционную, как только там будет всё готово для самого важного этапа операции. Интервью не прекращается и во время операций — каждая минута мэтра ­­бесценна.

КС: Лео Антонович, прежде всего, примите благодарность и признательность за то, что российская сердечно-сосудистая хирургия находится на мировом уровне и операции на сердце по показаниям проводятся всем россиянам, от новорожденных до пожилых. Поделитесь, пожалуйста, с читателями нашего журнала секретом сохранения работоспособности, ясности ума, выносливости и оптимистичного отношения к ­­жизни.

Лео Антонович: Это коллективу нашего Центра спасибо (улыбается). А секрет прост. Современная медицина является высшим уровнем достижений науки и техники. Очень важно, чтобы человек, работающий в медицине, всё время об этом помнил. Он не имеет права забывать о непрерывном повышении профессионального мастерства. Врачу необходим постоянный профессиональный рост, а это карьера. Он должен понимать, что чем выше его достижения в профессиональном отношении, тем выше удовлетворённость собой. Чем выше его карьерный рост, тем оправданнее надежды пациентов, которые вынуждены обращаться к нему за ­­помощью.

КС: То есть карьерные устремления врача — залог его ­­работоспособности?

Лео Антонович: Да, секрет хорошей работоспособности — это в какой‑то мере одержимость профессией врача и постоянное самосовершенствование. Похожая профессия — дипломат. У дипломатов тоже имеют большое значение карьера и солидная фундаментальная ­­подготовка.

КС: Каким именно образом обычный врач может заниматься ­­карьерой?

Лео Антонович: Для этого существует «непрерывное медицинское образование». Оно распространено во всём мире и прекрасно отработано. Мы у себя в Научном центре сердечно-сосудистой хирургии им. А. Н. Бакулева с 1998 года организуем процесс учебы врачей с позиции непрерывного профессионального ­­образования.

КС: Как же это технически ­­происходит?

Лео Антонович: Согласно «классике» у врачей есть такой документ — «500 часов непрерывного образования». Каждый врач заполняет его сам: сколько лекций он прослушал (время примерно известно), сколько статей написал, сколько докладов сделал, это время тоже считается. Мы стремимся этот стереотип внедрить в работу. Мы также стимулируем интенсивность научной и клинической деятельности в ежедневной работе. Если врач верен профессии, если стремится помочь больному человеку, то точно понимает: эти стремления невозможны без непрерывных занятий самообразованием. Без такой самоотдачи невозможно будет в конце профессиональной деятельности себя ­­уважать.

КС: Значит, как начали учиться со студенчества, так и продолжаете, несмотря на должность главного кардиохирурга ­­страны?

Лео Антонович: Нас так учили в Первом медицинском институте. У нашего выпуска недавно был юбилей — 50 лет окончания I МоЛГМИ. На праздновании встретились своим курсом. У нас на курсе есть и академики, и известные профессора, и, как выяснилось, в принципе мы себе одинаково жизнь представляем. Вообще большое значение имеет, какой вуз ты окончил, как там хранят традиции. В хороших вузах и по сей день внедряют в жизнь новые традиции, такие как поощрение лучших студентов, открытие новых факультетов для особо целеустремленных студентов. Не просто одаренных, а людей, которые изо всех сил стремятся к медицине. Просто часто одаренные люди считают, что многое успеют сделать потом. Поэтому я и молодым врачам, и своим внукам говорю, которые у меня в возрасте от 2 лет до 20: «То, что вы сейчас не успеете, никогда не сможете ­­наверстать».

КС: Кстати, а в каком возрасте у вас был первый контакт с ­­кардиохирургией?

Лео Антонович: Впервые реальный контакт был при поступлении в Первый московский медицинский институт. Я ведь очень книги любил (и люблю), и когда приехал в Москву поступать в медицинский институт, первым делом пошел в книжный и случайно наткнулся на книгу Александра Николаевича Бакулева по хирургии сердца. Знаменитый хирург накануне получил Ленинскую премию, и книга стояла на самом видном месте. Я купил, прочитал с интересом, но потрясен не был. Однако когда проходил медицинскую комиссию перед поступлением, на вопрос: «А вы уже знаете, каким врачом будете?» ответил: «Конечно, знаю. Буду хирургом». «Почему вы так решили?» — продолжал расспрашивать врач. «Хочу заниматься хирургией сердца, как Бакулев». Вот это и был первый ­­раз.

КС: А как прошла очная встреча с ­­хирургией?

Лео Антонович: Потом во время учебы мы занимались на кафедре госпитальной хирургии у Б. В. Петровского, где у всех на слуху был молодой профессор Глеб Михайлович Соловьёв, великий хирург, один из пионеров кардиохирургии. В свою очередь Соловьёв был выходцем с кафедры оперативной хирургии и топографической анатомии Владимира Васильевича Кованова, куда я пришел в научный кружок. Из этого кружка вышли Глеб Михайлович Соловьёв, Валерий Иванович Шумаков, Юргис Бредикис, Михаил Иванович Давыдов. Практически все известные московские хирурги, окончившие Первый мединститут, занимались в этом кружке. И уже там я понял, что мне интересно центральное место в хирургии, а именно хирургия сердца и ­­сосудов.

КС: Значит, уже полвека как вы занимаетесь кардиохирургией. Какие достижения на сегодня хотелось бы ­­отметить?

Лео Антонович: Конечно, достижений много. Если говорить о взрослых пациентах, то в нашем Центре проводится сложное многоклапанное протезирование для удаления последствий ревмокардита, когда приходится целиком менять клапаны. Дальше идет хирургическое лечение тяжелых больных с ишемической болезнью сердца. У этих пациентов выявляется низкая фракция выброса, что говорит о снижении насосной функции сердца, поэтому для их лечения мы вынуждены изобретать различные варианты. Сегодня кардиохирургия позволяет проводить операции и на работающем сердце. Известно, что операции с искусственным кровообращением с точки зрения оперативной техники проводить лучше. Однако, если фракция выброса у пациента 30 % и ниже, то риск такой операции возрастает. Для этих случаев используем операции на работающем сердце. Очевидно, что не в каждой клинике можно делать эти сложные операции: нужен высочайший профессионализм, не только хирурга, но и анестезиолога. В некотором проценте случаев приходится в процессе операции прибегнуть к искусственному кровообращению. А это значит, что операции на работающем сердце нельзя выполнять там, где нет проверенной практики открытых ­­операций.

Особая группа пациентов, очень большая, к сожалению, — это тяжелые больные с сочетанными заболеваниями. Это, например, порок сердца и ишемическая болезнь сердца, порок сердца и тяжелая аритмия, а бывает, к этому добавляется поражение сосудов нижних конечностей, а к этому еще — поражение сосудов, питающих головной мозг. В этой области у нас есть очень серьезные наработки. Самое главное, мы разработали этапность оперативных вмешательств в этих сложных ­­случаях.

КС: Лео Антонович, а каковы успехи в хирургическом лечении детей с заболеваниями ­­сердца?

Лео Антонович: У нас в стране, благодаря работе Научного центра сердечно-сосудистой хирургии им А. Н. Бакулева, за последние 15 лет совершен колоссальный прогресс в лечении новорожденных и детей первого года жизни. Только в нашем Центре ежегодно выполняется больше 1700 операций детям до года. Это операции очень сложные, достаточно длительные. И сегодня у меня из шести операций три — у новорожденных ­­пациентов.

КС: Скажите, пожалуйста, всем ли новорожденным детям необходимо делать УЗИ ­­сердца?

Лео Антонович: Сто процентов женщин, которые забеременели, должны знать, что им необходимо будет пройти УЗИ, чтобы выяснить, нет ли аномалии развития у плода. Мы сегодня на 16‑й неделе беременности можем сказать не только, есть ли порок, но и какой он. И подтвердить диагноз с вероятностью в сто процентов на 22‑й неделе беременности. После выявления патологии сердца плода женщина берется под наблюдение, рожает в Перинатальном центре или Институте акушерства, гинекологии и перинатологии им. Н. И. Кулакова. Сразу после родов малыш переводится в наш Центр. У нас был случай, когда мы оперировали пациента уже через 2 часа после рождения. Поэтому диагностику состояния сердца важно делать еще до того, как ребенок ­­родился.

КС: Сегодня развивается хирургия плода. Можно ли при выявлении порока сердца скорректировать ситуацию ­­внутриутробно?

Лео Антонович: Да, были попытки проведения таких операций внутриутробно. Но я, например, против. Поскольку внутриутробный период — период очень интенсивного развития всех органов и тканей. Единственное, что могу оправдать, это применение кардиостимулятора, если выявлено нарушение ритма, требующее стимуляции, и если родители очень ­­хотят.

Кстати, моя старшая дочь защитила докторскую диссертацию по теме «аритмии плода». Сегодня уже существует возможность очень хорошо корректировать это ­­внутриутробно.

КС: В наши дни наработан большой опыт выхаживания новорожденных с экстремально низкой массой тела (менее 1000 граммов). Оперируют ли их при необходимости кардиохирурги Центра имени ­­Бакулева?

Лео Антонович: У малышей с экстремально низкой массой тела часто встречаются такие пороки развития, как незакрытый Боталлов проток, на втором месте дети с коарктацией аорты. И там и там можно помочь. Затем идут новорожденные с клапанным стенозом лёгочной артерии и клапанным стенозом аорты. Всё это сегодня можно скорректировать в качестве временной помощи. Например, расширить коарктацию, расширить клапанный стеноз, и ребенок будет нормально развиваться до того возраста, когда ему можно будет сделать полноценную ­­операцию.

КС: По данным статистики, первое место среди причин смерти занимают болезни сердца. В то же время на третьем месте стоят смертельные травмы здоровых молодых людей, чаще всего связанные с авариями на транспорте. Было бы логично, сопоставив эти данные, наладить трансплантацию сердца, сделав ее вполне распространенной. Или это очень сложная ­­операция?

Лео Антонович: Трансплантация не может стать рутинной операцией только потому, что донорских сердец мало. Во всем мире. Дело только в этом. А так никаких вопросов не было бы. Мы делаем намного более сложные операции, чем трансплантация. Например, вчера я делал операцию 77‑летнему пациенту с тяжелейшими митральным и аортальным пороками, тромбозом ушка левого предсердия, недостаточностью трёхстворчатого клапана. Сегодня его экстубировали. Конечно, объем этой операции сильно превосходит операцию по трансплантации сердца. Операция трансплантации длится примерно час, поэтому речь только о доступном количестве донорских ­­сердец.

Скажем, я первую операцию трансплантации сердца сделал в 1995 году. Но, к сожалению, эта тема до сих пор не двигается. У нас ведь нет единой службы и центра органного донорства в стране. Это вопрос не к профессиональному сообществу, а скорее государственный вопрос юридического ­­свойства.

КС: Да, это известная проблема. А какие еще проблемы беспокоят вас как одного из ведущих кардиологов ­­мира?

Лео Антонович: Одной из серьёзных современных проблем является несовпадение интересов врача и пациента с интересами медицинской промышленной индустрии. Если мы говорим о хирургическом лечении врождённых пороков сердца, об аритмологии, об ишемической болезни, то в последнее время проявляется особый интерес к эндоваскулярным операциям. Удобно, что в этом случае не требуется обширное вмешательство. Но на самом деле не всё так просто. Ведь есть очень строгие показания к щадящему методу лечения. А именно: высокий риск того, что больной не перенесет операции на открытом сердце. Чаще всего это возраст и крайне запущенная стадия заболевания. Об этом говорят и сами разработчики метода. Однако тут интересы промышленной индустрии не совпадают с интересами больного и врача. Производитель оборудования, вкладывая большие средства, не просто хочет вернуть свои затраты, а вернуть их ­­многократно.

Еще один пример: пациент выбирает лечение за границей, где ему в 50 лет ставят биологический клапан. Совершенно очевидно, что этот биологический клапан проживет максимум 15 лет, а скорее всего, 8–10 лет. Возвращаясь в Россию, эти больные с гордостью рассказывают о проведённой операции, не понимая, что с большой вероятностью их ввели в заблуждение. И связано это с тем, что биологические клапаны выгоднее продавать, ведь они намного дороже ­­механических.

Мы еще недавно оперировали людей, которым механический клапан ставил еще сам Александр Николаевич Бакулев, ушедший из жизни в 1967 году. По долговечности механические клапаны пока не имеют себе равных. Другое дело, что пациенту необходимо принимать ­­антикоагулянты.

КС: В таком случае как удается контролировать работу ваших хирургов, чтобы проводимые операции максимально соответствовали состоянию ­­больного?

Лео Антонович: Сейчас в кардиохирургии сложилась хорошая унифицированная система подготовки к операции. Эта система закрывает возможность хирургу работать по принципу «что хочу, то и делаю». Я на конференциях часто говорю: принцип «я умею, поэтому я делаю» не проходит. На первом месте — интересы больного. Я лучше два раза его прооперирую, и он вернется домой и к качественной жизни, чем продемонстрирую собственное мастерство и сделаю всё за один раз с длительным периодом искусственного кровообращения. Ведь потом придется пациента вытаскивать всеми возможными ­­методами.

КС: Чего не хватает сейчас для дальнейшего развития кардиохирургии, кроме материальных ­­аспектов?

Лео Антонович: Мы ждем создания общей базы по кардиохирургии, где будут храниться данные на каждого сердечно-сосудистого хирурга. Есть пример. В советские времена у нас была пациентка с так называемыми «влажными лёгкими» после тяжелой операции, и мы обратились за помощью к американским коллегам. Так вот они по своей контактной базе нашли ученого, который занимался рыбами на Северном Ледовитом океане. Он изучал, как рыба ныряет, плывет и выныривает через 300 метров, как происходит ее газообмен в это время. Этому ученому было примерно 32–34 года. Несмотря на возраст, именно его прислали для помощи нашей пациентке, поскольку эту тему лучше всех знал он. Говорю это к тому, что должна быть общая база данных на всех ­­хирургов.

Тем более я, как председатель Комиссии по аттестации, сталкиваюсь с тем, что кардиохирург имеет высшую категорию по сердечно-сосудистой хирургии, а кроме установки кардиостимулятора больше ничего не делает. Хотя мы понимаем, что это люди заслуженные, преданные профессии. Но по новым правилам врачи должны соответствовать статусу кардиохирурга ­­полностью.

КС: И пациенту наверняка будет полезно узнать о квалификации своего врача из такой базы. Кстати, влияет ли психологический настрой больного на кардиохирурга? Ведь часто больные боятся операции, отказываются от нее, мотивируя «сколько проживу, столько и ­­проживу».

Лео Антонович: Нет, на врача, конечно, настрой пациента не влияет. Ведь сегодня мы точно знаем статистику, чего ожидать в том или ином случае. Представляете, у нас есть операции, где летальность 0 %. И это операции на сердце! В кардиохирургии это невероятный ­­прорыв.

С другой стороны, никто не отменяет важности контакта врача и пациента, особенностей эмоционального состояния больного. Очень важно, чтобы семья поддерживала, чтобы близкие пациента к этому времени выяснили, что творится вокруг этой болезни и к чему она может привести человека. Потому что сегодня сердечно-сосудистая хирургия и ее альянсы в виде интервенционной кардиологии и электрофизиологической хирургии могут вылечить практически любую болезнь. Разумеется, значительно улучшив качество жизни при ­­этом.

КС: Наверное, иногда приходится и уговаривать на ­­операцию?

Лео Антонович: Нет, мы на операцию никогда не уговариваем. Но вот доступно разъяснить пациенту, что его ждет в том или ином случае, врач обязан. Иногда я говорю так: вы можете оперироваться в любом другом месте, в том числе и за границей, главное, обязательно сделать необходимую ­­операцию.

КС: Успех операции зависит ведь не только от хирурга. У вас надежные ­­сотрудники?

Лео Антонович: Сейчас у нас в Центре очень мощный коллектив. Имею в виду и анестезиологов, и реаниматологов, и других врачей. Средний медицинский персонал очень солидный. Вы же видели, какие операционные сестры! Молодежь сразу попадает в исключительно профессиональную среду. Медсестры, которые постарше, каждый день переживают эти тяжести, и поэтому они открыты, им нечего скрывать, они от души учат молодежь. И я этому, правда, очень ­­рад.

КС: Сложно ли попасть на лечение в ваш ­­Центр?

Лео Антонович: Сегодня очереди на операцию в Бакулевском центре среди пациентов очень маленькие. Мы в прошлом году сделали более 5000 операций только на остановленном сердце. Моя личная цель — чтобы больные не ждали вообще. Иногда попадаются разные жалобы на эту тему. Мы стараемся разобраться, и, как правило, выясняется, что врачи не ­­виноваты.

Возможно, проблема состоит в том, что, согласно квоте, пациент должен прийти на операцию полностью обследованным. А так я не слышал, чтобы кто‑то долго ждал. Если кто‑то ждет, то может звонить прямо мне, я лично ­­проверю.

КС: Лео Антонович, во время нашей встречи вы уже сделали две операции, осталось еще четыре. Даже ваши молодые ученики удивляются такой работоспособности! Поэтому снова несколько вопросов на тему «личная жизнь кардиохирурга Бокерия». Сколько часов вы спите? Как проходит ­­утро?

Лео Антонович: Спать надо бы, как всем, часов 7–8, но я сплю максимум 6 часов. Зато отсыпаюсь в выходные по 9 ­­часов.

На завтрак уже много лет я ем домашний творог, который делает моя одногруппница, по совместительству моя супруга и бабушка моих внуков Ольга Александровна. Иногда гречка. Ни чая, ни кофе после холодного душа мне утром не ­­требуется.

КС: А еще что дает жизненную энергию доктору Бокерии? Как любите ­­отдыхать?

Лео Антонович: Очень радуюсь, когда вижу своих близких. Для меня это большая радость, потому что вижу их редко, ведь мы все, включая семерых внуков, занятые люди. Я много читаю. У меня, кстати, давно есть два друга, больших писателя. В последние годы я много их ­­читаю.

КС: Доктор, можно узнать, какая у вас ­­мечта?

Лео Антонович: Я руководитель большой организации, посвятил этому всю свою жизнь. Я пришел работать,

когда смертность в кардиохирургии достигала 60 %, а сейчас летальные исходы случаются очень редко. У меня одна мечта: утром прийти на работу и узнать, что никто из пациентов не ­умер