Сергей Васильев о важной задаче российской колопроктологии

КС: Сергей Васильевич, проктология — такая медицинская специальность, о которой пациенты стараются вслух не говорить. По вашему мнению, почему это ­так?

СВ: Раньше, лет десять назад, люди стеснялись говорить о визитах к проктологу. Я застал то время, когда о колопроктологии вообще мало кто знал. Однажды на совещании с мэром Санкт-Петербурга Анатолием Александровичем Собчаком я был представлен как главный проктолог города. Одним из вопросов было приобретение оборудования для недавно созданного Центра колопроктологии. Анатолий Александрович, человек высокообразованный, интеллигентный, во всеуслышание тогда сказал: «А я знаю, Сергей Васильевич, кто такой колопроктолог!»

Это было весьма прогрессивное заявление, ведь многие вообще не знали о существовании такой области медицины. Кстати, во всем мире колопроктология является одной из важнейших медицинских специальностей. К счастью, у нас сейчас проктологическая служба стала востребована и ­уважаема.

КС: Как относитесь к тому, что врач-проктолог — герой многих анекдотов на медицинскую ­тему?

СВ: Раньше коллеги любили пошутить. Встретимся, и каждый норовит анекдот про проктолога рассказать. Но, видя мое лицо, шутить на эту тему они передумывали. Как‑то не нравятся мне шутки про ­проктологию.

КС: Понятно, будем разговаривать серьезно. Почему вы выбрали для себя колопроктологию-­онкологию?

СВ: После окончания Первого Ленинградского медицинского института я по распределению четыре года отработал общим хирургом в маленьком городке Калининградской области. В ту пору считалось, что тот, кто прошел «район», прошел «огонь и воду». Там было много интересной хирургической работы, мы набирались опыта, учились друг у друга. Несколько раз мне пришлось даже оперировать ранение сердца. Потом вернулся в Ленинград и приступил к учебе у известного онколога Андрея Михайловича Ганичкина. Это был великий человек, добрый, светлый. Совместная работа с ним и привела меня к работе колопроктологом-­онкологом.

КС: Какими разделами колопроктологии вы занимаетесь больше ­всего?

СВ: В мои врачебные обязанности входит весь спектр колопроктологических операций. Во-первых, это большая проктология: неспецифический язвенный колит, болезнь Крона, дивертикулез. Затем малая проктология: геморрой, парапроктит, анальные трещины. Конечно, больше всего сил и времени уходит на самых тяжелых — онкологических ­пациентов.

КС: Как изменилась онкологическая оперативная тактика за время вашей ­работы?

СВ: Мировая тенденция к настоящему моменту такова, что в очень большом проценте случаев при оперативном лечении колоректального рака используется лапароскопическая технология, а теперь еще и робототехника. Это значительно улучшает результаты послеоперационного периода, однако возможно лишь при раннем выявлении опухолей либо при опухолях небольшого размера. К сожалению, в России по‑прежнему намного чаще выявляется рак в запущенных стадиях, поэтому для большинства операций требуется широкий доступ. Прогрессивный лапароскопический доступ в нашей больнице составляет 20–25 % от общего числа проведенных ­операций.

КС: С чем, по‑вашему, связано позднее выявление рака ­кишечника?

СВ: В городе мне как раз и поручено заниматься ранним выявлением рака ободочной и прямой кишки. Анализ показал, что методика отбора больных с ранними стадиями практически отсутствует. До недавнего времени проводился тест на скрытую кровь, или реакция Грегерсена. Это давно используемый малозатратный и малодостоверный метод. Наш Центр колопроктологии уже давно разрабатывает этапы эффективного скрининга. В 2015 году мы внедрили современный иммунохимический тест, широко применяемый в ­мире.

КС: Это обследование доступно для нашего ­населения?

СВ: Это обследование довольно трудоемкое и более затратное, чем анализ кала на реакцию Грегерсена. Радует, что городом одобрено наше предложение, и уже два года мы используем тест в рамках диспансеризации населения. Выявляемость по нему срабатывает примерно в 20 % случаях, что означает: у 20 человек из 100 обследованных нужно проводить дальнейшее обследование на наличие опухолевого ­процесса.

КС: Это можно назвать прорывом в диагностике колоректального ­рака?

СВ: Это позволило увеличить выявляемость онкопатологии, и, что особенно ценно, появился больший процент обнаружения случаев рака на ранних стадиях. За полтора года мы выявили более сорока таких случаев. Все пациенты были прооперированы малоинвазивными способами. Достоверная диагностика ранних стадий рака позволяет избежать больших полостных операций и, следовательно, повышает выживаемость и качество жизни ­пациента.

КС: Таким образом, раннее выявление колоонкологии уже введено в программу обязательной диспансеризации в Санкт-Петербурге. Как она ­выполняется?

СВ: Программа раннего выявления колоректального рака является многолетней, и быстро ее не решить. Внедрение в план диспансеризации чувствительного иммунохимического теста — это очень хорошо. Однако процесс осложняют дефицит государственных средств и сами люди, которые не приучены идти на обследование к проктологу. Их приводит в уныние необходимость обследовать прямую кишку, делать колоноскопию, что ассоциируется с болью, страхом обнаружения тяжелого заболевания. Поэтому замотивированность населения в скрининге опухолей кишечника крайне низка. В этом вопросе очень важны различные доступные широкому населению образовательно-разъяснительные ­программы.

КС: Пожалуйста, приведите примеры из вашей ­практики.

СВ: На днях была госпитализирована женщина 31 года, в тяжелейшем состоянии. Решали консилиумом: то ли начинать химиотерапию, поскольку об операции речи вообще нет, то ли переводить пациентку в хоспис. В данном случае возраст пациентки диктует необходимость бороться. Таких сложных больных за последние три недели было четверо. Самому молодому — 20 лет. Вот такая острота проблемы ранней ­диагностики.

КС: Кому необходимо проходить скрининг в первую ­очередь?

СВ: Правила скрининга жесткие и ясные. Например, если в семье кто‑то когда‑то болел раком толстой кишки, то необходима консультация специалиста, регулярное обследование с помощью иммунохимического теста и колоноскопия по показаниям. Для остальных людей скрининг проводится в рамках диспансеризации, а именно: каждые три года здоровому населению необходимо проходить иммунохимический анализ кала. Если же человека беспокоят какие‑либо проктологические жалобы, то надо обращаться к проктологу и проводить углуб­ленное ­обследование.

Есть страны, в которых всех людей после 50 лет обязывают проходить колоноскопию раз в 5 лет. В Германии, в Соединенных Штатах Америки возведено в ранг закона: если сотрудник не сдал тест или не прошел колоноскопию, он не допускается до работы. А если ты пенсионер, то тебе не будут выделены социальные ­пособия.

КС: На что должен обращать внимание терапевт, чтобы не пропустить проблему в ­кишечнике?

СВ: Самое главное в скрининге на рак прямой кишки — это пальцевое ректальное исследование. Лишь немногие врачи используют этот тест на амбулаторном приеме. Надо помнить, одна треть рака прямой кишки «находится на пальце»! Если каждого больного смотреть ректально, то степень выявляемости возрастет в разы. А стоимость этого исследования равна стоимости одной перчатки и небольшого количества ­вазелина.

КС: А колопроктологи сами проходят колоноскопию в рамках ­диспансеризации?

СВ: Выступая на медицинских конференциях, я иногда прошу поднять руки тех, кто прошел эту процедуру. Сам поднимаю руку первым, потом в зале еще одна-две руки поднимаются, но леса рук нет! Грустно, ведь это врачебная аудитория, и возраст у многих за 50 ­лет.

КС: Работая в Санкт-Петербурге, держите ли вы связь с коллегами в других ­городах?

СВ: Я являюсь членом Ассоциации колопроктологов России, которая проводит конференции в Москве, в Государственном научном центре колопроктологии. Мое глубокое убеждение, что это одно из ведущих учреждений мира. В свое время мне довелось учиться в Лондоне, в госпитале Святого Марка, и считалось, что это самое сильное учреждение нашего профиля. Но, на мой взгляд, и хирургическая составляющая, и научная составляющая нашей специальности в ГНЦ колопроктологии в Москве сравнимы с госпиталем в Лондоне и даже превосходят ­ее.

КС: Городской центр колопроктологии в Санкт-Петербурге задействован в учебном ­процессе?

СВ: Мы проводим курсы повышения квалификации, на которые приезжают врачи со всего Северо-Запада России. Цикл позволяет увидеть на месте практически всю колопроктологию. Также у нас обучаются клинические ординаторы, аспиранты и интерны. Каждый год примерно 15–20 молодых ­врачей.

КС: А какие проблемы приходится решать как ­руководителю?

СВ: Организация работы Центра колопроктологии — моя постоянная боль. До конца никак не удается полностью создать Центр, как мне бы хотелось. То одного нет, то другого, то третьего. Хотя специалисты у нас хорошие, любят свою работу, хотят работать. И квоты на лечение больных мы получаем. Однако сложности есть: недостаток современной диагностической и операционной аппаратуры, нет компьютерного томографа, который нам очень нужен, необходима более современная лаборатория — и ряд других не менее важных проблем. Но я надеюсь, что со временем и они ­решатся.

КС: Тогда давайте перейдем к задачам мировой онкологии. В каком направлении идет ­развитие?

СВ: Уже много лет говорят, что онкологические заболевания должны быть побеждены. И эту победу прочат вовсе не хирургическим методам, а другим, к которым относится химиотерапия, лучевая, гормональная ­терапии.

Сейчас трудно представить себе пациента онкологического профиля без химиотерапии. Есть пациенты с 4‑й стадией рака, с множественными метастазами, которые после химиотерапевтического воздействия остаются живыми в течение пяти лет, а это является критерием излечимости. Таких пациентов мало, но они ­есть.

КС: Российские ученые тоже работают в этих ­областях?

СВ: Блестящие успехи достигнуты в применении химиотерапии, гормонального и лучевого лечения в российских клиниках, таких как Российский онкологический научный центр имени Н. Н. Блохина, Государственный научный центр колопроктологии в Москве. Да и в нашем центре сейчас наблюдается 23 пациента, у которых в результате лечения методами лучевой и химиотерапии, без операции, был достигнут патоморфоз опухоли, что означает ее полное исчезновение. Однако в дальнейшем такой пациент требует пристального наблюдения и регулярного обследования. В ряде случаев приходится прибегать к операции, главное, чтобы эта операция была проведена ­вовремя.

КС: Каким образом решается вопрос об операции в таких ­случаях?

СВ: Выбор оперативного или консервативного пути во многом зависит от психоэмоционального состояния пациента. Вопрос обсуждается не только с многофункциональных позиций с участием врачей-радиологов, химиотерапевтов, онкологов, хирургов, но и с точки зрения пациента. Его пожелания к качеству жизни становятся основными критериями для выбора методов ­лечения.

КС: Сергей Васильевич, расскажите, пожалуйста, кто сподвиг вас стать врачом? Кто поддерживает вас на пути служения ­медицине?

СВ: Я из учительской семьи. Папа — учитель истории, мама всю жизнь работала учительницей начальных классов. Детство прошло в городке Опочка Псковской области, который, кстати, прославил Александр Сергеевич Пушкин строками: «И путешествие в Опочку, и фортепиано ­вечерком».

Моя старшая сестра после школы поступила в педиатрический институт, и по ее примеру я тоже пошел учиться в ­медицинский.

Сейчас моя семья почти вся врачебная: это жена, врач–эндоскопист, сын хирург, ну а дочь пошла по стопам моих родителей и стала преподавателем-филологом в ­университете.

КС: Как восстанавливаете силы после напряженного труда ­онколога?

СВ: Очень люблю песни Высоцкого и Окуджавы. Когда‑то мне казалось, что я даже умею их петь, подыгрывая себе на гитаре. С женой часто ходим в театр, особенно в Мариинский, любим посещать филармонические программы. Там всегда хорошо. Путешествуем с супругой, причем, интересное дело, не раз соприкасались с вулканами. В первый раз отдыхали в Австрии, когда в Исландии ожил знаменитый вулкан со сложным названием Эйяфьядлайёкюдль. Выбраться было очень сложно, самолеты не летали, поезда переполнены. Опоздали на работу. На одном из островов Греции на дне кратера видели кипящий вулкан. В прошлом году путешествовали по Сицилии, и там тоже ожил вулкан Этна, мы даже видели близко извержение ­лавы.

Теперь надо аккуратнее выбирать поездки, чтобы поблизости не было дремлющих ­монстров.