Владимир Лепетюха
Владимир Лепетюха о том, как радикально поменять жизнь и выиграть от этого
Текст: Любава Новикова
Фото: Сергей Кристев
О том, как продолжается жизнь после больших перемен, Владимир Лепетюха знает не понаслышке: в девяностые ему, молодому геологу, пришлось распрощаться с любимой работой и уйти с нее буквально в никуда. В итоге, жизнь продолжилась в компании «Катрен», где Владимир Владимирович успел сделать немало: работал менеджером в отделе поставок, возглавлял отдел продаж, участвовал в открытии московского филиала компании. Ныне Владимир Лепетюха является директором Сибирско-Уральского региона компании «Катрен» и говорит, что о перемене, случившейся с ним почти двадцать лет назад, не жалеет: «Для меня «Катрен» был и остается особенной компанией, не похожей ни на одну другую в мире: у нее есть душа, и я ее чувствую. Всё, что здесь делается, никоим образом не входит в противоречие с моими личностными установками: у нас были тяжелые времена, но даже тогда здесь присутствовало то, за что «Катрен» можно и нужно уважать. Поэтому я здесь и остался, с удовольствием работаю и думаю, что буду работать и дальше».
Досье КС
Владимир Лепетюха
Город: Новосибирск.
Должность: директор Сибирско-Уральского региона компании «Катрен».
Увлечения: рыбалка, книги (особенно исторические), футбол.
КС: По образованию Вы геолог. Почему выбрали такую специальность?
Владимир: Как и у всех молодых людей, на рубеже окончания школы у меня возник вопрос, кем быть. Куда поступать, проблемы не было – хотел в НГУ и никуда больше – но выбирал между археологией и геологией. Я понимал, что вряд ли сдам экзамен по иностранному языку, и на археологическое отделение, скорее всего, не поступлю. Так что решил, что все-таки это будет геология, но с первого раза не поступил – пошел в армию. Зато после службы я уже точно знал, что нужно делать, достаточно хорошо подготовился, поступил в университет, закончил его и остался в науке.
КС: У Вас, наверное, в годы учебы в экспедициях была сплошная геологическая романтика – лагерь в тайге, гитара, растянутые свитера…
Владимир: Это вы скорее описали не геологов, а туристов, которые свои путешествия называют «походы» – вот они как раз любители побыть поближе к природе, попеть под гитару, белочек с руки покормить… У геологов «поход» – это слово ругательное, и уважающий себя ученый никогда его не произнесет, потому что все экспедиции называются на геологическом сленге «поля». «Уехать в поля» – это значит уехать в экспедицию, и Боже упаси, чтобы кто-то назвал ее «походом». Мы же ехали в тайгу не потому что «природа потянула», а по работе, ведь геологическая экспедиция – это в первую очередь тяжелая работа, во всех смыслах. Турист всегда может сказать «брейк» и уехать домой, а если геолог поехал в экспедицию и у него есть научная или производственная задача, неважно какая, – он обязан ее выполнить. То есть послали тебя обсчитывать запас какого-то месторождения или составлять геологическую карту на какую-то площадь, и ты не имеешь права всё бросить, пока эту работу не выполнишь – настроение, погода и таежные медведи в расчет не берутся.
КС: То есть походной романтики в геологии нет вообще?
Владимир: Романтика как таковая заканчивается первым серьезным «полем», когда ты понимаешь, что это труд, который требует от тебя не только тех знаний, которые ты получил в университете, но и некоторых других умений, навыков и знаний помимо этого. Ты должен уметь, например, поставить палатку, правильно во время дождя разжечь костер и приготовить себе на нем еду, ты должен уметь седлать лошадей, если это отряд с лошадьми, ты должен уметь переправляться через пороги, если это сплав, и так далее.
КС: Всему этому в университете не учат. Как же быть?
Владимир: В мою бытность был курс, на котором обучали обращаться с лошадьми, но это, кажется, всё – и я не думаю, что надо больше, ведь всё постигается, когда начинаешь работать. Ну да, если человека в детстве не научили стучать молотком по гвоздю, не попадая по пальцам, то вряд ли его этому научат и в институте, и в экспедиции. В остальном адаптироваться можно. Ты же не едешь в экспедицию один – с тобой отправляются люди, которые не один год и не одно десятилетие этим занимаются и, соответственно, многое знают и умеют – было бы желание перенимать их опыт.
КС: Были ли такие случаи, когда товарищам приходилось Вас выручать в экспедиции? Возможно, какие-то экстремальные ситуации?
Владимир: В целом ничего опасного в экспедиции нет, если ты к ней готовишься серьезно, правильно просчитываешь риски, знаешь, куда, с кем и зачем ты едешь. Проще говоря, если ты едешь за полярный круг в майке и шортах – это твои проблемы. Поэтому сказать, что в экспедиции были экстремальные ситуации, я не могу, потому что все ситуации были штатные: даже если мне где-то казалось, что тяжело, рядом со мной были люди, в жизни которых это уже было. Из ярких воспоминаний – первый сплав по реке: мы две недели или чуть меньше сплавлялись по речке Чиримбе – это приток Большого Пита, а Большой Пит впадает в Енисей. Это был достаточно серьезный и длительный сплав, и поскольку я никогда не сплавлялся по реке, мои коллеги мне тогда очень помогли – давали советы, всё показывали, иногда и успокаивали. В итоге, реку мы прошли, ни разу не перевернувшись. Еще помню свои первые горы – Восточные Саяны. Тогда мы с моим научным руководителем провели в тайге сорок дней – вдвоем шли через горы, через перевалы, таща все свое добро на себе (а это было довольно нелегко, если учесть, что у каждого из нас был мешок с образцами пород). После окончания такой экспедиции чувствуешь себя настоящим мужиком.
КС: А если «друг оказался вдруг»? Бывает такое в экспедициях?
Владимир: Есть много ситуаций, когда можно достаточно быстро узнать, чего человек стоит, – помести его в состояние стресса, и он весь как на ладони. Для этого даже в тайгу ехать не обязательно – все можно узнать «на берегу»: как правило, к началу экспедиции все ее участники знают, комплиментарны ли они, единые ли у них ценности и подходят ли они друг другу как товарищи. Поэтому и ссор не бывает – за мою бытность ни одного серьезного конфликта в наших геологических отрядах не было. Обиды – да, были, они всегда присутствуют, но, как правило, обижаются в экспедициях по мелочам и на какие-то бытовые вещи.
КС: У меня знакомый геодезист за время работы в тайге от нечего делать выучил английский язык. А вы в минуты досуга чем занимались?
Владимир: Свободного времени там обычно немного – ты же попал в район, который тебе нужно исследовать, так что постоянно идет либо картирование, либо сбор образцов для последующего анализа, либо анализ того, что уже сделано ( это, как правило, вечером). Все остальное время ты или занят бытовыми делами, или спишь, потому что за день устаешь ужасно. Свободное время бывает, когда идет дождь, ведь каким бы энтузиастом своего дела геолог ни был, работать в ненастье ему проблематично. В такую погоду все сидят в лагере и делают то, что не успевали сделать до этого: пишут полевой дневник, читают научные статьи. Если есть компания, можно и в преферанс поиграть – геологи его очень любят и играют достаточно профессионально.
КС: Вы с большой теплотой отзываетесь о своей геологической практике, но тем не менее в определенный момент оставили ее и больше уже к ней не возвращались. Тяжело ли было принять решение уйти из науки?
Владимир: Вы знаете, тогда не только я, но и вся страна стояла на грани выбора – огромное количество людей принимали решение, как им жить дальше. Я не исключение, потому что в тот момент, когда я задумался о том, что пора менять жизнь (не профессию даже, а жизнь!), к этому были объективные предпосылки. В девяностые российская наука была никому не нужна, и тяжело было всем: и ребятам вроде меня, ничего особенного собой в науке пока не представляющим, и академикам, лауреатам Нобелевской премии, много сделавшим для науки. Ученые – это люди продвинутые, интеллигентные во всех отношениях, и они, как правило, трезво оценивают ситуацию, поэтому почти сразу же пошел огромный отток молодых специалистов. У меня к тому времени была семья, и по своему опыту скажу – это очень дискомфортное состояние для мужчины, когда он понимает, что не может обеспечить свою семью: это не дает спокойно жить, перестаешь себя уважать. Я понял, что чем дальше это будет продолжаться, тем хуже я себя буду чувствовать, и ушел из лаборатории – одним из самых последних. Когда прощался со своим научным руководителем, академиком Владимиром Викторовичем Ревердатто, он сказал – ладно, уходи на год, заработаешь денег и вернешься. Я не вернулся, и, думаю, он на меня за это немного обиделся, потому что возлагал на меня определенные надежды, но со временем всё забылось, и в настоящее время у нас хорошие дружеские отношения.
КС: Вы уходили в пустоту или на какое-то конкретное рабочее место?
Владимир: Я ушел, чтобы найти работу, за которую мне будут платить, и знал, что ее я себе в любом случае найду. До сих пор не понимаю фразы «я не могу найти работу», считаю, что это от лукавого: если ты не можешь найти работу, тебя достойную, иди мети улицы, мой посуду в ресторане – да все что угодно, будет лучше, чем не иметь денег на то, чтобы купить фрукты своему ребенку. То есть вопрос же не в том, какая работа, вопрос в том, готов ты трудиться или нет. Я ушел из института, две недели размышлял, чем заниматься, потом ушел к своему приятелю в магазин бытовой техники, две недели проработал там консультантом и понял, что это абсолютно не мое. Потом на горизонте возник «Катрен», который тогда был маленькой, но амбициозной и динамично развивающейся компанией – я знал его основателей, многие из которых были моими однокашниками, но вакантных должностей для «белых воротничков» у них в то время не было. Поэтому, когда мне сказали – есть вакантная должность грузчика, пойдешь? – я спросил, сколько мне будут платить, получил ответ и согласился. Взял верхонки, робу и пошел таскать ящики с медикаментами.
КС: Ничего себе, из ученых – в грузчики... Наверняка и родня шепталась, и бывшие коллеги косо смотрели. Задевало?
Владимир: Задевало, но только первые несколько дней. Потом я понял, что не стоит обращать на это внимание. Из меня улетучился весь апломб, который был. А он был: я же пришел из научного института, где отнюдь не был серой мышкой, и тут такая перемена. Но тем не менее я решил, что ничего зазорного в этом нет. Кроме того, я понимал, что мой труд для «Катрена» важен: мы все делали одно дело, и даже нашему генеральному директору было не в тягость выйти из кабинета и пойти помогать на складе ворочать коробки. У меня был свободен мозг – заняты только руки – и мне много думалось, много чего уложилось в голове, и потому это время я вспоминаю с благодарностью – хорошо, что я начал именно так.
КС: Но ведь можно и на всю жизнь остаться грузчиком, а можно подняться выше. Как Вам это удалось?
Владимир: По прошествии какого-то времени у нас с руководством состоялся разговор о том, нужен ли я компании или я могу из нее уйти, потому что моя текущая должность – не предел мечтаний. Мне не было сложно поставить этот вопрос ребром, потому что я хорошо знал всех людей, с которыми работал, – с кем-то я был ранее знаком, с некоторыми дружил, некоторых знал по университету, поэтому спросить, как мы будем работать дальше, большого труда не составило.
КС: Я знаю людей, которые не осмелились бы попросить о повышении даже знакомых людей. То есть они хотят повышения, но говорить о нем стесняются.
Владимир: Значит, не припекло. Значит, не хотят. Вообще, если человек чего-либо по каким-либо причинам не делает – это значит, обстоятельства и какие-либо другие причины сильнее его желания это сделать.
КС: По геологической практике, по коллегам не скучали?
Владимир: Конечно, ностальгические нотки были, потому что ту работу я тоже любил и скучал по коллегам. По счастью, наши отношения продолжаются – до сих пор тесно общаюсь со многими, с некоторыми даже дружу.
КС: Часто жизнь так разбрасывает, что потом восстанавливать отношения мешает и зависть, и неприятие какое-то идеологическое. Ощутили ли Вы это на себе?
Владимир: Вы знаете, наша геологическая общность тем и хороша, что уж если ты попал в круг своих – а туда очень тяжело попасть – ты будешь своим всегда, что бы ни произошло. Большинство моих бывших коллег ныне уже состоявшиеся научные сотрудники, ученые, доктора наук, заведующие лабораторий, ведущие специалисты тех или иных направлений, и это нисколько не мешает нам встречаться и общаться. Потому что геологи, настоящие они или бывшие, – это особая каста, и там царят особые отношения, замешанные на взаимопомощи и дружеском отношении друг к другу.
КС: Вы и сейчас продолжаете совмещать работу с путешествиями. Куда нравится ездить и куда хотели бы поехать, например, следующим летом?
Владимир: Действительно, когда наступает лето, очень хочется куда-нибудь поехать – как будто какой-то червячок изнутри начинает грызть. Что касается того, что люблю, – вот люблю ездить с геологами в экспедиции. Не как сотрудник, конечно, а просто как друг. Естественно, функционал у меня совершенно другой – я помогаю в лагере: ловлю рыбу, колю дрова и так далее. Конечно, тайга – это не курорт, и достопримечательностей там нет. Но там есть то, что в обычной туристической поездке я никогда не найду – человеческие отношения, душевная атмосфера, находясь в которой, можно отдохнуть от работы, отвлечься, поговорить на другие темы. Потому в следующем году, думаю, я поеду все-таки с ними, и никакие другие поездки меня не прельстят.
КС: Как человек, кардинально изменивший свою жизнь, скажите: что нужно, чтобы решиться на изменения?
Владимир: Во-первых, нужно, чтобы было стечение обстоятельств, побуждающее к изменениям, и, во-вторых, нужно желание меняться и что-то менять. Когда эти два фактора совпадают – возникает некое решение, но по отдельности каждого из них недостаточно.
КС: Зачастую бывает такая ситуация: ты работаешь, на жизнь вроде хватает, а все равно что-то беспокоит. Легко ли уйти куда-то из теплого места?
Владимир: Легко, если человеку важна реализация его способностей. Мне тяжело судить о том, как ведут себя в такой ситуации женщины, но нереализованный мужчина – это страшно не только для него самого, но и для окружающих его людей. Поэтому самое главное, на мой взгляд, – чтобы человек относился к себе уважительно, чтобы были вещи, дела, поступки, за которые перед самим собой просто одолевает гордость. И вот если это есть – значит, ты на своем месте. Если нет – надо уходить и искать себя.
КС: А возраст у свершений есть? Вправе ли человек сказать «мне уже поздно что-то менять»?
Владимир: Мне кажется, это точно такая же ложь себе, как и «я не могу найти работу»: менять жизнь не поздно никогда. Это вопрос желания и четкого понимания, что ты хочешь, зачем ты это делаешь.
КС: Есть еще теория, что работу надо раз в пять лет менять, чтобы избежать синдрома «карусельной лошадки» и не скучать?
Владимир: А еще машину и жену, если уж «докрутить» до полного набора. Это тоже глупость и самообман. Работа должна быть любимой, то есть материального удовлетворения тут недостаточно – она должна совокупно приносить удовлетворение. Что такое дом – это понятно: это место, где все те, кого ты любишь, где ты заряжаешься, набираешься сил. А между домом и работой есть еще одна сфера жизни – сфера интересов, которую надо как-то организовать. Если ты ничего не сделал для того, чтобы навести порядок в той системе – да, будешь, как карусельная лошадка, мотаться из дома на работу. А скука – это нечто абсолютно эфемерное: надо себя занимать, необходимо чем-то интересоваться – тогда вопроса о скуке в любой из сфер жизни просто не возникнет.
3940 просмотров
Поделиться ссылкой с друзьями ВКонтакте Одноклассники
Нашли ошибку? Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
зарегистрированным пользователям