18+

Жизнь фармацевта, рассказанная им самим

Жизнь фармацевта, рассказанная им самим

Жизнь фармацевта, рассказанная им самим

Изучение архивной периодики подарило Ольге Стенькиной удивительное открытие — авторский рассказ о взаимоотношениях работников аптеки середины XIX века

Читать газеты познавательно и полезно, ведь в них всегда отражаются новые события, проблемы, идеи, мысли современников. Представим, что газету прочли, передали много раз из рук в руки, дочитали до дыр, обсудили, поспорили. Потом приходит черёд интереса к новой газете, а предыдущую газету называют старой. Она становится ненужной. Удел ненужных газет известен — они растворяются во времени. Однако, к некоторым экземплярам судьба благосклонна: они попадают на полки библиотек. В ожидании своего читателя эти газеты могут пролежать несколько десятков, а может и сотен лет. Теперь это не просто газеты, а свидетели, запечатлевшие остановленное время.

Поискать старую периодику можно по общероссийскому библиотечному каталогу. И вот удача: несколько экземпляров дореволюционного издания «Фармацевтического листка» и журнала «Жизнь фармацевта». Издания не имеют коммерческих интересов и «посвящены защите интересов служащих фармацевтов и делу правильной постановки лекарственной помощи населению».

В 9 номере «Фармацевтического листка» за 1865 год внимание Ольги Стенькиной привлекла статья c обсуждением отчёта о заседании Санкт-Петербургского Фармацевтического общества. Краеугольным камнем заседания был вопрос о поднятии нравственного уровня фармацевтов, «без решения которого процветание фармации немыслимо». Недостаток нравственной опоры и образования порождают нездоровые отношения содержателей аптеки к фармацевтам, фармацевтов — к ученикам и т. д. «Будем же искренне заботиться об учреждении в аптеках хорошего содержания для аптекарских учеников, заставим их позабыть название, которое так долго считалось почти наравне с конюхом. Дружеским отношением мы возбудим в них более охоты к нашей процветающей науке, чем высокомерным приказанием. Надо искоренять вредные традиции».

1_жизнь-фармацевта.png

Автобиографичный рассказ «Из прошлого», который можно прочесть в журнале «Жизнь фармацевта», живо иллюстрирует эту проблему утвердившихся нездоровых взаимоотношений между работниками в аптеке. Пожилой провизор, пройдя нелёгкий жизненный путь, в своём рассказе как бы исповедуется перед читателями. Автором показан правдивый образ жизни одной аптеки и её обитателей. Хочется верить, что многие фармацевты, прочтя этот рассказ, задумались о несправедливости высокомерного отношения к своим младшим по должности коллегам, и сердца их устремились к добрым переменам.

Из прошлого

(Рассказ из журнала «Жизнь фармацевта» № 1 Санкт-Петербург, 3 апреля 1914 г.)

2_жизнь-фармацевта.png

I

Иногда ночью, когда не спится, а уставшая за день голова отказывается думать, воображение довольствуется просто образами, вдруг выплывающими из прожитого. В темноте эти образы чётки и ясны, как будто ты сейчас только их видел. Мысль может не участвовать. Просто, по‑ребячьи разглядываешь их. Как ребёнок, только что жить начинающий, чувствуешь, что каждый человек со всеми своими особенностями, это — влекущее к себе своей таинственностью чудо. Все занимает, за всякой мелочью чувствуешь бездонное творчество природы и просто этим наслаждаешься.

Так вот, в одну такую ночь выплыл перед моими глазами из темноты заречный рабочий Анатолий. И так как у нас с ним происходили частые коллизии, то рядом с ним стал и я сам. Ясно это было, как живое. Он — старый, с лысиной, обрамлённой густой рыжевато-серебренной шевелюрой, с коленями, согнутыми ревматизмом, с узловатыми руками и с головой, нагнутой долу от долгой жизни. Я — розовенький аптекарский ученик, ещё не отравленный аптечными испарениями, с франтовато насунутым на нос пенсне и в модном галстуке. Выскакиваю из рецептурной комнаты в кокторку с грязной ступкой в руке. Мне только что в первый раз доверили смешать сало с йодоформом — это уже немножко пахнет ассистентом. И гордый этим сознанием, я с шиком и грохотом заправского ассистента ставлю ступку на стол и сую её под самый нос Анатолию. Он косится.

— Ступку с йодоформом надо ставить отдельно, а то вы мне всю посуду завоняете.

Я возмущён наглостью рабочего, читающего нотацию почти ассистенту. Поправляю пенсне, смотрю на него с деланным удивлением и становлюсь в позу.

— Дурак! Ты не имеешь права делать мне замечание.

И шестидесятилетний старик смолкает, опускает голову, и я, как победитель, ухожу завязывать склянки с глицерином. Но мне этого мало. Надо показать этому грубому невежде, что он действительно невежда.

Случай к этому представляется очень скоро, через четверть часа. Рецептар кричит: «unguentum camphore pro decem!». Голос и тон у него категорический, как будто за его спиной взвод солдат. Я чувствую всю силу этого приказания, проникаюсь его значением, вылетаю в кокторку и, как исполнительный фельдфебель, кричу в том же тоне, но погрубей:

— Анатолий! Банку для unguentum camphore pro decem!

Нарочно по латыни (здесь я его подсажу!). Старик как пружиной толкнутый отражением провизорского приказания, бросается, насилу разгибая колени, за банкой, но на полдороги останавливается.

— Какую банку?

— Ду-рак. Пол-унцовую.

Шестидесятилетний Анатолий опускает голову и бежит за банкой. Теперь за этого «дурака» я готов себя побить, но тогда я чувствовал себя почти рецептаром. И когда я теперь вспоминаю, сколько из‑за меня перенёс этот старик, мне хочется вернуть прошлое, воскресить его из гроба, крепко пожать руку и попросить у него прощения.

3_жизнь-фармацевта.png

II

По вечерам, когда я оставался один в своей комнате, сознание значительности приготовленных мною за день мазей и микстур совершенно меня покидало. Первое время я пел марши, барабанил ложечкой по стакану и упражнялся в танцах, считал: сколько дней мне ещё оставалось до звания провизора. А когда всё это было переделано, я однажды сел на стул, потом лёг на кровать, потом опять на стул. Мне было всего 15 лет, и я был один. И я заплакал. Слышу — тихо открывается дверь. Как будто хотел ко мне войти ангел-утешитель. Подымаю голову — Анатолий. Стал у притолоки, сложил руки и посмотрел на меня очень внимательно. У меня внутри что‑то рванулось ему навстречу. А он, совсем согнув после работы колени, сделал так: сел на другой стул и сказал:

— За мамашей скучаете.

Мне сразу стало ясно, что все вечера, когда я играл марши, — я скучал за мамашей. Сначала я быстро утёр слёзы, а потом расплакался совсем. Анатолий покрутил головой.

— Вот и я так тоже плакал, когда меня из дому увезли. Только мне было хуже. Наш помещик продал меня другому. Так я думал, что никогда своих уже не увижу.

Сразу я не понял, а потом вспомнил про крепостное право. А когда Анатолий стал рассказывать, как это было, потом свою жизнь, я совершенно забыл про печаль свою собственную. Ушёл он из моей комнаты поздно ночью. Я глядел ему в спину, и мне казалось, что уходит огромная гора человеческих страданий. И заснул я счастливый, что этих страданий не испытывал.

III

Один день я после этого на Анатоли не кричал, а потом всё пошло по‑старому. Я опять чувствовал себя почти ассистентом, а старик был опять — рабочий. Он и не возражал на мои грубости и тем легче они сыпались у меня с языка.

А скоро произошло событие, из‑за которого он оставил аптеку и которое я не забуду, пока буду жить.

Всё утро Анатолий стоял в кокторке и просеивал через сито гуммиарабик («аравийская камедь» — твёрдая прозрачная смола, состоящая из высохшего сока различных видов акаций. — Прим. ред.). Просеял, поставил на стол и пошёл по другим делам. Иду я за склянкой, вижу — барабан. Надо поиграть марш. Хватаю барабан в левую руку, и только хочу пустить пальцами правой трель, нижняя часть барабана с порошком срывается, падает ребром на пол, опрокидывается вверх дном и — весь гуммиарабик на полу. Пока никто не подошёл, надо было сгрести порошок, всыпать его назад и поставить на прежнее место. Я знал своего хозяина и предчувствовал, что мне за это будет. Только я успел пройти в аптеку, слышу — сверху, из своей квартиры бежит хозяин. Тррр… по лестнице. В кокторке остановился. И вдруг по всей аптеке крик:

— Анатолий!

Хлопает лабораторная дверь, и быстро шаркает ногами рабочий.

— Чего изволите?

— Что это за гуммиарабик? Откуда грязь? Ты мне 4 фунта гуммиарабика испортил.

Воронка со склянкой звенит у меня в руках, а сам стою, млею от страха и твёрдо решаю: знать не знаю, ведать не ведаю. Прислушиваюсь — Анатолий молчит. Сам не понимает.

— Ну, чего же ты молчишь? Я тебя спрашиваю: откуда грязь?

— Должно, кто‑нибудь трогал.

Зовёт хозяин меня.

— Вы здесь трогали барабан?

— Нет.

Отворачиваюсь от рабочего и чувствую, что лицо горит, как в огне.

— Вы врёте! Вон на полу ещё следы. Вы просыпали.

— Я не просыпал.

Бледнею и стараюсь не видеть Анатолия.

Хозяин ударил ладонью по столу.

— Я вам обоим из жалованья вычту!

Анатолий протестует:

— А мне за что же вычитать?

— А ты, старый дурак, просеял — так и высыпай в банку, банку ставь на место.

Анатолий опустил ниже обыкновенного голову. Потом поднял её и посмотрел хозяину в лицо.

— Я, барин, у вас четвёртый год служу и ни в чём не был замешен. Вот что…

— Ладно, ладно… Ты всё забываешь и ходить тебе трудно…

Хозяин махнул рукой и ушёл в аптеку.

На следующее утро Анатолий потребовал расчёт. Пришёл к барину, пригладил заскорузлой рукой волосы и сказал:

— Ежели я не могу исполнять свою должность, то я пойду.

Хозяин посоветовался с рецептаром и вынес рабочему деньги. Через час Анатолий подошёл к хозяину, обошёл всех служащих и всем поклонился в пояс. Я выбежал на заднюю дверь, чтобы избежать прощания, от волнения забыв, что именно через эту дверь ему выходить. Постоял недолго и, только повернул в аптеку, как с грубым мешком за плечами выходит старик. Стал передо мной, опустил глаза, поклонился по‑мужицки, торжественно и просто.

— Прощайте, барин! Простите, если чем обидел…

Его выцветшие голубые глаза посмотрели мне в лицо покойно и устало. Я чувствовал, что у меня ноги прилипают к полу и надо что‑нибудь сказать.

— А ты куда пойдёшь, а?

— Домой, в деревню. Жить там нечем, а помереть там место найдётся. Кстати, и водянка начинается. Всё равно, не работник я уже. Ну, простите!

Он пошёл к воротам, дряхлый, на согнутых ногах, тяжело таща свой мешок.

***

Иногда он мне снится. С мешком за плечами, просит прощения за обиды…

Может быть увидимся там…

М. Кисин

фармацевтический-листок.png

А каковы взаимоотношения внутри вашей аптеки? Изменилось отношение старших к младшим, руководителей к подчинённым?
Автор статьи
Ольга Стенькина
Провизор
Писатель, журналист, юрист, провизор

4513 просмотров

Поделиться ссылкой с друзьями ВКонтакте Одноклассники

Нашли ошибку? Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.